Четвертое измерение - [96]

… одновременно в тысяче священных мест? — Да, может…» Такой вот рассказчик меня совсем не устраивает, особенно когда я представляю себя в качестве его персонажа, — по-моему, это просто возмутительно. Каким же образом я могу стать персонажем, очевидно, надо самой поискать себе автора, выбрать, скажем, человека лет тридцати, серьезно мыслящего и одолеваемого сходными проблемами? Или человека постарше, с бо́льшим житейским опытом, с более широким кругозором? Однако может статься, что в роли персонажа я увижу над собой вместо автора невообразимую пустоту, а колокола и другие предметы приводятся в движение неведомой силой… Кто же реальный, во плоти и крови, может увидеть нас, к примеру, с той же точки зрения, с какой тот художник видел своих персонажей на улице? С другой стороны, вроде бы ясно: художник стоит перед холстом, стало быть, в его распоряжении на одно измерение больше и только от него зависит, как он посмотрит на свои модели и как их расположит. А кто стоит над нами, живыми людьми, раз мы всего лишь малая часть большого, многомерного мира? И поэтому если бы я, в качестве автора будущего собственного изображения, хоть самую-самую малость в этом мире увидела бы с какой-нибудь сверхъестественной, сверхземной позиции, только тогда я бы почувствовала, что обладаю тем же, чем и рассказчик Манна…»

13

Пока Тонка билась над сложными теоретическими проблемами, Ротаридес и впрямь находился, так сказать, в запредельных сферах, по крайней мере по отношению к их квартире; на другой стороне Ястребиной улицы он, исполненный твердой решимости, нажал кнопку звонка на двери с декоративной табличкой под плексигласом: «Вл. Нагай». Звонок воспроизвел отрывок какой-то мелодии и добросовестно доиграл ее уже после того, как Ротаридес отпустил кнопку… Внутри квартиры скрипнула дверь, там кто-то ходил, Ротаридес невольно прислушался к шагам, заглянул в смотровой глазок, и в эту самую минуту над его головой вспыхнул яркий свет, выхватив из темноты мощеную площадку перед домом и часть улицы. Он не знал, куда глаза девать, не сомневаясь, что изнутри его внимательно рассматривают. Бывало, у фотографа его приводил в смущение изучающий взгляд, осветительные приборы и беспристрастный объектив фотоаппарата: здесь — думал он — видят такой его образ, какого он сам в себе не подозревал, и мучился от невозможности представить себе, каким же он здесь выглядит.

За дверью по-прежнему было тихо; Ротаридес гадал, что это может значить — то ли его узнали, то ли не могут решить, к какой категории отнести незнакомца, но тут наконец в замке звякнули ключом, и в узкой щели между дверью и косяком его обжег взгляд миндалевидных карих глаз пани Нагайовой, подвергшихся пластической операции. Впрочем, что я такое болтаю… ведь пластическую операцию сделали той японке на фотографии. И все же Ротаридеса подмывало спросить, правда ли, что женщины изменяют разрез глаз с помощью операции.

— Что вам угодно? — вернул его на землю спокойный, с подобающей дозой интереса вопрос.

— Я… видите ли… — запинаясь промямлил он, чувствуя, что слова упорно застревают в горле. — Вы меня не узнаете? — удивленно спросил он, и так как взгляд ее ничего не выражал, в нем вдруг вспыхнула искорка надежды: вообще ничего и не было, все это ему пригрезилось, как недавно в пустом классе…

Но тут женщина тихонько ахнула, и захлопнувшаяся дверь едва не прищемила Ротаридесу нос. Ну вот, так я и знал, тоскливо подумал он. Будь в этих новых домах телефоны, она наверняка вызвала бы общественную безопасность… Но телефонов еще нет, поэтому она и звонила тогда из автомата. Вероятно, сейчас появится на сцене ее супруг…

Еще можно было уйти, благоразумно скрыться в густеющей темноте, время еще есть, но он самоотверженно стоял, понурившись, переминаясь с ноги на ногу, и ждал.

Наконец дверь опять подалась, сначала решительно, словно стоящий за дверью был почти уверен, что на пороге никого нет, потом ее слегка попридержали, однако щель была заметно шире, чем в первый раз. Из нее смотрел все тот же взгляд, за дверью была она.

Она дома одна, мелькнуло у него в голове. Одна, и все-таки опять открыла — не терпится узнать. Неистребимое женское любопытство! Видать, смелая женщина…

— Я… я вас… — Никак не удавалось найти нужное слово, он напряженно подбирал какой-нибудь подходящий оборот, чтобы как-то обозначить свой проступок. — Я нанес вам оскорбление, — решился он в конце концов.

— Зачем вы пришли? — Она с любопытством разглядывала его, наполовину выйдя из-за двери, прислонилась боком к косяку, и Ротаридес понял, что теперь она уже не боится. В фотоателье профессиональный фотограф относится ко всем клиентам одинаково, ему плевать, кто как выглядит при свете рефлекторов, неважно, кого он фотографирует — неотразимого красавца с лицом Родольфо Валентино или субъекта с заячьей губой и пластиковым носом. Сейчас Ротаридес тешил себя надеждой, что под светильниками этого дома его, во всяком случае, нельзя принять за опасного маньяка или не внушающего доверия проходимца.

— Я пришел справиться, насколько это серьезно, — ответил он и быстро добавил: — И хотел бы дать объяснения.