Четвертое измерение - [94]

А еще через полчаса он с ужасом вспомнил, что у него сегодня занятие кружка, и хотя приятель дантист ни за что не хотел его отпускать, Ротаридес торопливо простился с ним и помчался на трамвайную остановку. Ему и в голову не пришло спросить себя, способен ли он сказать что-нибудь связное, сумеет ли в состоянии такого сумбура собраться с мыслями; он думал только об одном: если он не явится на занятие, то навлечет на себя лишние подозрения, возбудит ненужные догадки, почему не пришел, где был и что делал…

Войдя в аудиторию, он увидел, что там никого нет, и почувствовал облегчение, но тут же забеспокоился, как бы это не повлекло за собой каких-нибудь последствий. Взглянул на часы, убедился, что не опоздал, и в это время где-то в заднем ряду скрипнула скамья — там горбился кто-то неприметный и незнакомый, нетерпеливо ерзая, не чая удрать; какая-то тень, а не человек, просто кто-то здесь уснул и не успел вовремя улизнуть.

Ротаридесу было вполне достаточно просто чьего-то присутствия, он даже больше ни разу не оглянулся, ему было неважно знать, кто этот незнакомец. Он сразу подошел к доске.

11

— Вероятно, вы еще не доросли до понимания многих вещей, — ораторствовал Ротаридес, — и поэтому ушли с занятий. Возможно, именно все вы, что не выдержали и ушли ради пошлых, доступных вещей, ради того, что может принести зримую пользу, тем самым оправдываете скепсис великого ученого: ваши цели ложны, хотя средства безупречны… И все же многие из нас лелеют мечту достичь того, чего нет, сделать несбыточное своим достоянием. Мечту уйти, удрать из этого мира, где мы столько всякого натворили… Правда ли, что наука не оставляет нам никакой надежды? Эддингтон приводит четкое доказательство того, что в мире не существует такого участка, где бы пространство и время имели иные параметры, чем в нашей физической реальности. Он обосновывает это тем, что если бы такое место существовало, то его должна отделять от нас некая граница. — Ротаридес мелом написал на доске уравнение. — Из этих вычислений следует, что переход через гипотетическую границу возможен только в том случае, если скорость перехода будет равна нулю. А что такое этот нуль, как не синоним нереальности, иначе говоря, он подтверждает тот факт, что подобной границы просто нет. Однако вот в чем вопрос: правомерно ли отождествлять кажущуюся неосуществимость контакта — и существование какого-либо иного мира? То есть вправе ли мы считать нечто не существующим только на том основании, что оно для нас недостижимо? Нет! И вычисления Эддингтона не являются окончательными раз и навсегда!

Ротаридес перечеркнул уравнение Эддингтона, и в тот же миг внутри него все как будто ярко осветилось и чей-то требовательный голос шепнул: «Ты и сам можешь открыть новую формулу! Сделай другие расчеты, составь уравнение таким образом, чтобы вместо нуля получилась какая-нибудь приемлемая скорость!»

При ярком свете, исходившем из самого Ротаридеса, эта задача виделась ему иначе, чем всем его предшественникам, она и вправду казалась легко разрешимой, ее решение заняло бы лишь половину доски. Но почему же до сих пор никому не удавалось открыть такую скорость? — засомневался он немного погодя. Ведь достаточно разогнаться…

— Потому что никто не решится разогнаться до такой скорости ввиду непробиваемой преграды. Например, стены… — шептал голос. Только теперь до него дошло, что голос принадлежит вовсе не ему, а тому, кто сидит на скамье, далеко от кафедры. Он с беспокойством оглянулся и в самом последнем ряду увидел силуэт старухи, орлиный нос, беззубый рот…

— Можешь теперь пойти домой и сказать жене: у нас есть большая-большая квартира, можно переезжать из комнаты в комнату… — Траутенбергерова кивала головой, махая руками на манер колдуний и устремив насмешливо-загадочный взгляд на Ротаридеса.

Но что это? По грязным волосам старухи струится кровь, лоб окрасился в красное.

— Будешь жить ничуть не хуже, чем я, — шептала она, на глазах теряя силы. — И помни, что маленькая искусная ложь всегда пригодится…

Когда старухина голова бессильно откинулась назад, Ротаридес отскочил к стене, но стены там не оказалось, он провалился в пустоту и был подхвачен чудесным потоком, который колыхал его, окутывая молочно-белесой мглой и волшебными звуками. Ему почудилось, что он находится за огромным окном, за стеклом аквариума, с другой стороны прилепились сплющенные носы и рты, и на него глядят глаза его бывших слушателей, издающих крики ужаса:

— Он исчез! Взял и исчез…

— Как сквозь землю провалился!

Ротаридес отвернулся от окна, пытаясь рассмотреть, куда, собственно говоря, он летит, и заметил, что навстречу ему летят три женские фигуры с развевающимися волосами и горящими факелами в руках. Когда они приблизились, он с удивлением установил, что на голове у женщин вместо волос извиваются змеи, злобно шипя и выбрасывая вперед раздвоенные на кончике языки. Медузы, головы Медуз…

— Я вам дам Медузы! — прикрикнул на него кто-то, и, посмотрев вниз, Ротаридес увидел, что там на прочно стоящем стуле сидит закинув нога на ногу его гимназический учитель латинского языка по прозвищу Цицерон — вскоре после того, как они окончили гимназию, он умер от лейкемии. — Я знаю, Ротаридес, что вы увлекаетесь физикой, но вам не вредно было бы усвоить и античные мифы. Следовало бы знать, что с факелами в руках и змеями на голове изображали Эринний!