Чертово яблоко - [16]

На это письмо граф через день получил ответ: «Милостивый Государь мой граф Николай Алексеевич! На письмо Вашего Сиятельства ко мне, коим угодно Вам было ходатайствовать по делу крестьян помещика Карра Ярославской губернии, просящего увольнения их в свободные хлебопашцы, я честь имею сим отозваться, что заготовленный о сем доклад мой не премину в непродолжительном времени подать к Высочайшему Его Императорского Величества рассмотрению и удостоверить тем в непременном усердствовании исполнить волю Вашего Сиятельства, честь имею быть с истинным и совершенным почтением Вашего Сиятельства покорный слуга князь Алексей Куракин. С.-Петербургъ, 6 августа 1809 года». Через четыре дня по получении ответа от князя Куракина, 10 августа, граф призывает к себе меня и Бобина и поздравляет с благополучным окончанием дела, говоря: «Вчерась только, то есть 10 августа, подписал о вас доклад министра Государь Император. Я и Бобин от радости стали кланяться ему в ноги и благодарили его, как сумели. После этого я подал графу пакет, в котором была положена немалая часть условной суммы, а остальную просили его обождать немного, до присылки денег из вотчины. Граф, не беря пакета и будто не понимая, в чем дело, принял строго серьезный вид и закричал на меня: «Это что? Взятка! Хорошо! Вы хотите меня, старика, царского слугу, подкупить взяткой! Я буду на Вас жаловаться кому следует», но, видя сильный испуг меня и Бобина, граф изменил свой вид и голос и с улыбкой ласково сказал нам: «Неужели вы не видели, что я пошутил с вами, сказав вам цену вашего дела. Мне по старости моих лет нужны не ваши деньги, а молитвы; я, слава Богу, по милости Царской доволен всем, деньги и без ваших на нужду имею, а вы при случае помолитесь Богу: я очень рад, что Господь привел так скоро покончить это дело». Потом, немного погодя, сказал: «Впрочем, за мои хлопоты и мне не мешает взять с вас взятку. Я слышал, что в вашем озере ловятся хорошие ерши; если не забудете, то при случае пришлите их мне на уху, и я скажу вам за это спасибо». Потом прибавил: «Теперь поведем речь о вашем пакете», и граф тут же назначил поименно, кому сколько дать чиновникам и писцам, которые участвовали в этом деле, говоря мне: «Хотя и этого они от тебя принимать не будут, но ты скажи подьячим, что это по моему приказу. Вы сами видите, что дело ваше было бы для них самое хлебное, если бы я не вмешался. Без этого же вашего приношения эти кляузники, наверно, станут роптать на меня и клянуть вас за то, что ко мне обратились»[25].

— Так, пожалуй, и случилось, Яков Дмитрич… А что же с сестрами?

— К великому сожалению, Филипп Алексеевич вскоре заболел, но повелел своим полюбовницам жить в его имении. Крестьяне, учитывая большие заслуги Марии и Александры, положили им от всего мира приличный пенсион, на что они недурно и жили. Однако через полгода барин скончался. Все мы очень скорбели по Филиппу Алексеевичу. Трижды в год все угодичские крестьяне проводили над могилой барина заупокойные службы — в день его рождения, именин и кончины. А вот с сестрами Зимиными получилось скверно. Как только барин преставился, крестьяне не только отказались им выплачивать пенсион, но и выгнали из дома помещика. Пришлось нашим благодетельницам перебраться в Ростов, где с немалым трудом пристроились смотрительни-цами воспитательного дома[26], где и умерли. А на барина до сих пор молимся.

— Нам бы такого барина, — вздохнул Андрей Гаврилыч.

— Ваш-то, Сергей Михайлыч Голицын, чу, три шкуры с мужиков дерет.

— Сущая беда, Яков Дмитрич. Такие оброки вздул, что ни вздохнуть, ни охнуть. Сил нет, чтоб заплатить. Почитай, едва ли не две трети мужиков подались в отхожие промыслы. Меня, слава Богу, огород спасает, а то бы и сам в отходники куда-нибудь пустился.

— Василий и Никита, сыновья твои, чу, у князя Шереметева не худо приютились?

— Многие лета этому князю.

В эту минуту в комнату вбежал мальчонка лет десяти. Увидел Артынова, поклонился.

— Доброго здоровья, Яков Дмитрич.

— Ишь ты, — улыбнулся Артынов. — Имя мое запомнил. И тебе не хворать.

— Благодарствуйте.

— Тебе чего, Дмитрий? — спросил отец.

— Чеснок я прополол, дозволь, тятенька, морковь проредить.

— Начинай с Богом, но не более полвершка друг от друга.

— Чай, не впервой, тятенька. Позвольте идти?

— Ступай, Дмитрий.

— Какой у тебя хороший сын подрастает, — крутанул головой Артынов.

— Грешить не буду. Любимец мой. Огородом живет. Хлебом не корми — дай на грядах потрудиться. Славный помощник растет.

— Славный. Понравился мне ваш Дмитрий.

— А у вас дочка славная. Кажется, Анастасией кличут. Помню, как ватрушкой меня угощала. Сколько уж ей?

— Да, почитай, ровесница твоему сыну. Ты почаще ко мне заезжай, Андрей Гаврилыч, и сына прихватывай.

— Непременно, Яков Дмитрич. Пусть разгуляется, а то его от огорода не оторвешь.

Артынов и Грачев расстались совершенно по-дружески.

С некоторых пор их встречи стали частыми, особенно после того, когда дочь Якова Артынова, Анастасия, стала женой Дмитрия Грачева, которые вскоре перебрались в Петербург, где с помощью сродников занялись огородным делом. Дела у молодых пошли настолько споро, что им удалось приобрести (не без содействия графа Шереметева) солидный участок земли, окруженный с востока Измайловским паратом, с юга — Обводным каналом, с запада — речкой Таракановкой, а с севера Кирпичным переулком.