Черный воздух. Лучшие рассказы - [165]

Он был уже здорово пьян. Голова болезненно ныла, тело все еще трепетало после целого дня за рулем и шока от столкновения с зацепившим его лесовозом, а порожденный усталостью ступор намертво сковал его разум, включая моральные принципы, вывернул все наизнанку, и потому Фрэнк, стиснув зубы, сосредоточился на вине. Вилка в руке гудела, бокал дробно позвякивал о зубы, в зале было темно.

После ужина Алек, остановившись у двери подъезда, покачал головой.

– Нет, не готов я еще домой возвращаться, – сказал он. – Заглянем в «Презервейшн Холл»[80]? По средам там как раз на твой вкус. Традиционный джаз.

– Стоящий?

– На вечер сойдет.

В джазовый паб шли пешком – широким, мощенным булыжником бульваром под названием Грассмаркет, а после свернули на Виктория-стрит. У дверей паба оба остановились. Сегодня вечером вход оказался платным: обычную группу заменили фуршетом и выступлением полудюжины разных других групп. Весь сбор шел в пользу семьи одного музыканта из Глазго, недавно погибшего в автокатастрофе.

– Бог ты мой! – будто выругавшись, воскликнул Фрэнк и отвернулся от двери.

– А какая нам, собственно, разница? – придержал его Алек, вынимая бумажник. – Я плачу.

– Но мы уже поужинали.

Но Алек, не обращая внимания на возражения, вручил официанту на входе двадцать фунтов.

– Идем.

Просторный зал оказался набит битком – яблоку негде упасть. Огромный фуршетный стол ломился от мяса, хлеба, салатов и всевозможных морепродуктов. Взяв в баре по бокалу, Фрэнк с Алеком устроились на уголке окруженного плотным кольцом посетителей столика для пикника. Вокруг гомонили наперебой, да с таким жутким шотландским акцентом, что Фрэнк понимал не больше половины. На сцене сменяли друг друга выступающие из местных – постоянный традиционный джаз-банд, комик-пародист, певица с репертуаром из эстрады сороковых, исполнители кантри-вестерн… Алек с Фрэнком по очереди ходили к бару за добавкой, а между тем Фрэнк разглядывал и выступавших, и слушателей. Публика в пабе собралась разношерстная – всевозможные возрасты, всевозможные типы. Всякий, кто выходил на сцену, начинал выступление с пары слов о погибшем музыканте, очевидно, хорошо всем известном, молодом рокере довольно хулиганского поведения. Разбился он по пути домой, сев пьяным за руль после очередного концерта, и этому никто нисколько не удивлялся.

Около полуночи к их столику подсел какой-то изрядно разжиревший юноша. Похватав закуски со всех тарелок вокруг, он поднялся, будто кит, и, всколыхнув брюхом, ринулся к сцене, где готовилась к выступлению новая группа. Его появление зал встретил восторженным ревом. Взявши гитару, толстяк склонился к микрофону и принялся с пылом, неожиданно бойко наяривать попурри из ритм-энд-блюзов и ранних рок-н-роллов. Предшественников он со своей группой превосходил на голову. Паб обезумел. Большая часть слушателей поднялась, заплясала на месте. Юному панку, сидевшему рядом с Фрэнком и объяснявшему седовласой леди, за счет чего держит форму его ирокез, пришлось перегнуться через стол. «Кельтские поминки», – подумал Фрэнк, опорожнил кружку с сидром и вместе со всеми взвыл во весь голос: толстяк, ударив по струнам, заиграл «Рок-н-ролл мьюзик» Чака Берри.

После всего этого, когда группа в последний раз вышла на бис и Фрэнк с Алеком, пошатываясь, двинулись в ночь, к дому, на душе стало необычайно легко. Однако пока они сидели в пабе, на улице здорово похолодало, темные улицы опустели, а «Презервейшн Холл» стал всего-навсего крохотным деревянным ящичком света, погребенным под холодной каменной громадой города. Оглянувшись назад, Фрэнк обнаружил, что блики уличных фонарей на черном булыжнике мостовой Грассмаркет под ногами кажутся тысячами коротких белых строк, вроде имен, высеченных в черном граните, как будто вся земная поверхность замощена исполинским мемориалом.

На следующий день он тронулся дальше, на север, за Четвертым мостом свернул к западу, вдоль берега озера, а там – к Форт-Уильям и дальше, в глубину Хайленда. Над Аллапулом, среди болотистых голых холмов, торчали рыбьими плавниками крутые скалы. Повсюду блестела вода – то лужи, то озера, с самых возвышенных мест виднелись волны Атлантики, а за морем, на горизонте, едва-едва различимые, темнели вершины Внутренних Гебрид.

Фрэнк гнал и гнал машину на север. С собой у него имелся спальный мешок и пенковый коврик. Остановившись на смотровой площадке, он сварил на портативной газовой горелке суп, лег спать на заднем сиденье машины, а с рассветом проснулся и поехал дальше. За все это время он не обменялся ни с кем ни словцом.

В конце концов он достиг северо-западной оконечности Шотландии, и тут ему, хочешь не хочешь, пришлось направиться на восток, по шоссе, проложенному вдоль берега Северного моря. Вечером того же дня, и даже не слишком поздним, шоссе привело его к северо-восточной оконечности Шотландии. Доехав до доков, Фрэнк выяснил, что паром на Оркнейские острова отправляется завтра в полдень, и решил им воспользоваться.

Уединенного места для стоянки в окрестностях не нашлось, и потому на ночлег он остановился в отеле, поужинал в ресторанчике по соседству свежими креветками под майонезом с жареной картошкой и отправился спать. Наутро, в шесть, древняя старуха, заправлявшая отелем, постучала в дверь и сообщила, что через сорок минут отбывает еще паром, вне расписания, так не желает ли Фрэнк отправиться с ним? Ответив, что да, желает, Фрэнк поднялся, оделся, но тут почувствовал себя слишком усталым, решил дождаться обычного рейса, разделся и снова улегся в кровать. Однако вскоре ему сделалось ясно: как он ни устал, а сон его не берет. Ругаясь, едва ли не плача, он вновь поднялся и оделся. Старуха, жарившая внизу бекон, соорудила ему на дорогу пару толстенных сэндвичей, так как дождаться обычного завтрака он не успевал. Сэндвичи Фрэнк проглотил в кабине «сьерры», дожидаясь очереди на паром. Загнав машину в трюм, он запер дверцу, поднялся в жаркую, душную пассажирскую каюту, улегся на мягкие сиденья искусственной кожи и снова заснул.