Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник) - [134]
Я предлагаю одно практическое решение, основанное на предположении, что ущерб возрастает нелинейно (то есть непропорционально количеству вредных выбросов), и на том же математическом расчете, который привел меня к активному неприятию всего “слишком большого”, – это распределять “вредоносность” между “вредителями”, если уж мы никак не можем себя окоротить. Проведем мысленный эксперимент:
Вариант 1. Дадим пациенту дозу либо цианида, либо настойки болиголова, либо еще какого-то ядовитого вещества. Условие – они должны быть одинаково опасны и вдобавок (для чистоты эксперимента) при сочетании не давать усиления эффекта (то есть синергии).
Вариант 2. Дадим пациенту десять таких веществ по одной десятой дозы, добиваясь того, чтобы суммарное количество яда осталось тем же.
Мы увидим, что яд, распределенный по различным субстанциям (вариант 2), в худшем случае столь же опасен для организма (если все ядовитые вещества действуют сходным образом), а в лучшем случае почти безопасен.
Видовая плотность
Мать-природа не любит чрезмерной глобализации и взаимозависимости – ни биологической, ни культурной, ни экономической. Моя книга, помимо всего прочего, подарила мне знакомство с Натаном Мирвольдом – одним из тех людей, которых я бы клонировал, чтобы держать одну копию в Нью-Йорке, другую в Европе, а третью в Ливане. Мы стали регулярно видеться; каждая наша встреча рождала какую-нибудь значительную идею или заставляла меня по-новому взглянуть на собственные мысли через призму его более блестящего ума: он запросто мог бы считаться соавтором моей следующей книги. Загвоздка в том, что в отличие от Спироса и парочки других моих единомышленников он не любит беседовать на ходу (зато я встречался с ним в дорогих ресторанах).
Мирвольд открыл мне еще один способ объяснения и доказательства того, что глобализация толкает нас в Крайнестан: через концепцию видовой плотности. Попросту говоря, обширные природные зоны обладают большей масштабируемостью, чем малые: они позволяют самым большим делаться еще больше за счет мелких – посредством механизма предпочтительного присоединения, который мы обсуждали в главе 14. Наука свидетельствует, что на маленьких островках больше видов флоры и фауны на квадратный метр, чем на островах покрупнее, – и, разумеется, больше, чем на континентах. Чем активнее мы будем путешествовать по нашей планете, тем тяжелее будут эпидемии – в популяции бактерий возобладает незначительное число видов, и вид-убийца распространится с неимоверной легкостью. Культурная элита поредеет: по-английски уже сейчас печатается меньше произведений на одного читателя, нежели по-итальянски (учитывая и плохие книги). Разброс в размерах компаний увеличится. И массовые помешательства будут более буйными. Так же как и массовые набеги на банки для изъятия вкладов, разумеется.
Опять же я не призываю затормозить глобализацию и всячески препятствовать передвижению людей по Земле. Нам лишь следует задумываться о побочных эффектах, что делают немногие. Я вижу: нашей планете угрожает распространение очень странного и очень злостного вируса.
Другие виды избыточности
Другие категории избыточности, более сложные и завуалированные, объясняют, каким образом элементы природы используют положительных Черных лебедей (обладая дополнительным “набором инструментов” для того, чтобы пережить встречу с отрицательными). Здесь я изложу идею лишь вкратце, ибо собираюсь развить ее в своей следующей работе – о получении выгоды от Черных лебедей путем прилаживания, то есть приручения неопределенности.
Функциональная избыточность, изучаемая биологами, сводится к следующему: очень часто, в отличие от рассмотренной нами избыточности органов – когда идентичные элементы способны выполнять одну и ту же функцию, – одну и туже функцию могут выполнять две различные структуры. Кое-кто называет это термином “вырожденность” (Джеральд Эдельман и Джозеф Галли).
Существует и еще один вид избыточности: когда орган берет на себя выполнение определенной функции, которая не является для него основной. Мой друг Питер Бевелин соотносит с этим идею “пазух свода Святого Марка”, лежащую в основе эссе Стивена Джея Гулда. Суть ее в том, что необходимость заполнения пустот между арками в венецианском соборе Святого Марка породила ту красоту, которая теперь оказывает самое сильное эстетическое воздействие на нас, нынешних туристов. То есть пазушный эффект – это когда побочное ответвление некоей адаптации ведет к новой функции. Мне даже думается, что в любой адаптации есть “спящая” потенциальная функция, которая ждет лишь подходящих условий, чтобы пробудиться.
