Чёрный аист - [11]

— Видел…

— Нас с тобой здесь вечером найдут и отведут в лес. Нельзя, чтоб русалка оставалась в жите.

— Почему?

— Урожая не будет, — пожала плечами Люда.

Плечи у нее были крутые, впрочем, как и бедра. В отличие от меня, она уже была зрелая девушка.

Поле ржи простиралось до горизонта.

— Красует жито, — сказала Люда.

— Что?

— Цветет. Колосья еще до пояса не достают, не спрячешься.

Она вздохнула.

«А зачем во ржи прятаться? — подумал я. — Лес рядом».

— В лесу так не спрячешься, как в колосьях. Собака, и та не унюхает. В жите хорошо лежать.

Она снова вздохнула.

Мы сели под кустом на краю поля, и тут же на велосипеде прикатил Валик.

— Возьми, — протянул он узелок Люде.

В нем действительно было нарезанное толстыми кусками сало, хлеб и зеленые перья лука. Люда разделила еду на троих, и мы все принялись жевать.

— Что в деревне? — спросила Люда, быстро разделавшись со своей порцией.

— Скоро за вами придут, — промычал Валик. — Уже солнце низко.

— Надоело все, — сказала Люда. — Надо было в город уехать.

— В техникум? — спросил я.

Я знал, что она собиралась поступать в торгово-экономический техникум.

— В техникум осенью, — хмыкнула Люда. — Надоела деревня.

— Идут!

Валик подскочил, прыгнул на велик и умчался.

Люда взяла меня за руку и завела на несколько шагов в поле.

— Русалка, выходи! — послышался зычный голос Любы.

Мы вышли из жита.

Девчата взяли нас в круг и затянули песню:

На граной неделе русалки сидели,

Ой, рано-рано, русалки сидели,

Русалки сидели, на бога глядели,

Ой, рано-рано, на бога глядели.

А бог сына женит, Илья дочку отдает,

Ой, рано-рано, Илья дочку отдает…

Песня была длинная. Люда подпевала тонким голосом, как пшеница стояла, колоском махала, а ее надо сжать, в снопы повязать, цепами обить, жерновами смолоть, проскурки испечь, в храм отнести и людей накормить.

На подходе к лесу девичье окружение рассыпалось, и я наконец очутился на свободе. Подкатил на велосипеде Валик.

— Садись! — крикнул он.

— А Люда? — спросил я, устраиваясь на багажнике.

— Сама дойдет.

— Вы каждый год провожаете русалку?

— Уже почти никто из хлопцев не приходит. В этот раз ты попался…

Да, в Липняках я попался в русалочьи сети. И то же самое произошло в пионерском лагере в Дагомысе.

5

Сегодня первый и второй отряды отправились в поход с ночевкой.

— Ты тоже с нами? — спросил я матроса-спасателя Николая.

— А кто ж вас спасать будет? — удивился тот.

— Но мы же с палатками в лес отправляемся. Твое рабочее место — шлюпка.

— Не имеет значения, — махнул тот рукой. — Танька с Валькой тоже идут.

— Поварешки?

— Ну да, кормить детей. Некоторых грудью. — Николай заржал.

— Я забыл, тебе которая нравится?

— Валька. У нее грудь больше. — Он опять заржал.

На мой взгляд, грудь Таньки была отнюдь не меньше, но я не стал развивать эту тему.

— Я первый раз иду с рюкзаком в лес! — призналась мне московская Катя.

— Лес никогда не видела?! — поразился я.

— Видела на даче в Фирсановке. Но там меня няня за ручку водила.

— Мы тебе дадим самый легкий рюкзак, — утешил я ее. — Замуж надо выходить налегке.

— Замуж я пойду после школы, — поправила меня Катя. — В нашем лагере нет достойного кандидата, ну, кроме вас.

— Ишь ты!

Я осмотрел девушку с головы до ног. Она была хороша. Тонкая, стройная, с лукавым взглядом серых глаз. Пожалуй, в девках она не засидится. Но что мне до московской жизни, в своей минской разобраться бы. А там не все было хорошо.

Наташка по-прежнему в упор не видела меня. Староста Светка родила ребенка. Валера неустанно фотографировал Ленку.

— Ты почему свою Наташку не снимаешь? — спросил я.

— Ленка фотогеничнее, — ответил Валера. — Я с ней не один конкурс выиграю.

— В стиле ню?

— Ленка для портрета, — строго посмотрел на меня Валера. — Для ню у меня другие.

— Кто? — не отставал я.

— Кто надо. Ню только в Прибалтике можно выставлять. Я знаю в Литве несколько классных ребят.

— В Минске, значит, нет подходящих натурщиц?

— Они всюду есть, — махнул рукой Валера. — Ради хорошего снимка любая разденется. Но у нас другая традиция.

— Какая?

— Сельская, — ухмыльнулся Валера. — У меня после Теребежова отличная серия старух получилась.

— Ульяну тоже снимал?

— Ульяна, во-первых, не старуха, а во-вторых, она на тебя глаз положила. О чем вы с ней в хлеву шептались?

— Не в хлеву, — покраснел я. — Сам говорил, что она мольфарка.

— Вот именно, — подмигнул мне Валера. — Но я ухожу из фольклористов. Лингвистика гораздо перспективнее.

— А я?

— А ты оставайся. Диссертацию по каравайному обряду напишешь.

Этот разговор с Валерой состоялся перед моим отъездом в Сочи.

Здесь, в окружении целого табуна длинноногих пионерок, его предательство мне уже не представлялось роковым. Хочет в лингвисты — пусть идет. В конце концов, не всем докапываться до праязыка. И не всем вязать платья женам.

— Куда отправляемся? — спросил я в автобусе Володю, воспитателя второго отряда.

— В самшитовый лес, — ответил тот.

Самшита я никогда не видел. Но мало ли чего я не видел в свои неполные восемнадцать.

Я сел рядом с сочинской Катей.

— Занято, — сказала она.

— Кем? — удивился я.

— Анжеликой.

— Нет здесь никакой Анжелики.

— Она забыла купальник. Сейчас придет.

— А зачем купальник в лесу?