Чернышов, Петров и другие - [4]

А в роддоме разыгрывалась своя партия. В вечерне–ночное время ответственный дежурный выполняет функции главного администратора. Вот у него‑то слабая, но решительная мать и не менее решительный отец потребовали перевода ребенка

в детскую хирургию. Мать с ним не могла быть переведена. Она была после операции и толку от нее по уходу за ребенком не было бы никакого. Когда дежурный узнал причину такого требования, а отец неосторожно в пылу дискуссии засветил свои карты, тот мгновенно встал на дыбы. Все та же изба и все тот же сор. Звонил домой главному, а тот уже сам распалился. Наконец отец пообещал:

— Вот сейчас пойду, заберу ребенка и пусть кто‑нибудь станет мне на пути. Мне ничего не дадут за это, у нас больной всегда прав. И жалобу еще напишу в министерство, вот только проконсультируюсь прежде… И опять выплыла моя фамилия.

Только во втором часу ночи я дождалась ребенка. С ним мы очень хорошо поладили. Оказалось, что у него кровь ни по группе, ни по резус–принадлежности несовместима ни с материнской, ни с отцовской, а совместима с моей. Я в те годы страдала кровотечениями, поэтому в промежутке между ними моя кровь была богата такими факторами, которых не хватало Петрову. Так очень официально я его называла. И еще мы с Петровым очень не хотели иметь гнойной инфекции, причем одной из самых скверных — синегнойной. Ею в избытке обладала барышня 7 дней отроду из станицы Динской, что лежала по соседству. Тоже продукт ятрогении {заболевание, причиной которого являются неправильные действия врача}. В пятидесятые годы был такой способ введения жидкостей в организм. Не в вену, как сейчас, а под кожу, в клетчатку. Варварский способ. Тот, кто предложил его, уж точно на себе не попробовал. Еще поди доказывал, что медленно капает, медленно всасывается, вену не искать, не мучиться. Тогда только периферическими венами пользовались, а они у тяжелых больных исколоты, тромбированы. Еще тогда я думала: надо быть или очень тяжелым больным, когда уже все равно и все безразлично, или очень терпеливым, чтобы вынести эту распирающую боль в бедре, в брюшной стенке, где под кожей стояла игла. В Динской то же проделали с новорожденной. А того не знали, что особенность кровообращения у них такова, что отек клетчатки оборачивается некрозом кожи. Вот и омертвела, и отвалилась вся почти кожа на животе у той девочки. С этой громадной раной она и лежала у нас. Этакий крохотный и великий в то же время монумент профессиональному невежеству.

Приходя на работу и уходя с нее, я не забывала проделать спасительные процедуры. У девочки пересыпать пеленки, повязки снаружи, всю ее борной кислотой в порошке, чего очень не любила синегнойная палочка. А Петрова тщательно от макушки до пяток во всех складочках протереть спиртом. Привыкал Петров к алкоголю, привыкал. Жмурился, как кот на завалинке. Слегка шелестел, правда, от сухости, но ничего, зато никаких гадостей на нем не появилось, несмотря на опасное соседство. Бдительности я не теряла все десять дней, что мы с ним маялись без матери. Вначале он получал моей крови побольше, благо тогда не было таких строгостей с прямыми переливаниями. Потом, когда он перестал кровоточить, отъелся чужим грудным молоком, стал белый и красивый, крови переливали мало и редко. Чтобы стимулировать свои силы по возмещению утраченного.

Я, помню, тогда размышляла о гримасах судьбы. И я, и он, — мы оба страдаем кишечным кровотечением. У него этот эпизод позади и, скорее всего, он останется только в памяти родителей, как давний кошмар. А у меня один источник кровотечения сменяет другой. Последний — кровоточащая язва двенадцатиперстной кишки…

— Петров, ты дашь мне свою свежую резус–отрицательную третьей группы, когда меня крепко прижмет кровотечение? Скорее всего ты об этом, Петров, просто не узнаешь…

Чернышов был сельским жителем. Его привезли из районного роддома на вторые сутки жизни. Он сильно рвал. Его перестали кормить — рвал все равно. Чернышов хотел жить и всем своим хилым трехкилограммовым существом подавал сигналы бедствия. Надо сказать, что рвота у таких маленьких — страшный сигнал. Даже самые невежественные и равнодушные из нашего брата–врача не могут его не принять. По опыту знают, что таких потерь как со рвотой долго не выдержать. Два—три дня и нет человечка. И понос так же. Дети, они же что огурец, почти из одной воды состоят, не то что взрослые. Потеряют воду — потеряют себя. У врача срабатывает чувство элементарного самосохранения: страшно, непонятно, надо отправлять.

Ох, этот хитрый Чернышов! Он знал дело, когда рвал не переставая почти двое суток и тем вогнал в страх своих врачей. Поэтому перевели Чернышова вовремя.

Этот хитрый крестьянин даже в пороке не ошибся. Он поимел такой из них, что проще других диагностируется. Достаточно снять на рентгеновскую пленку всего Чернышова, подвешенного вертикально в особой разновидности авоськи, и диагноз готов. И чем еще удачен порок Чернышова, так это тем, что его умели хорошо лечить даже на заре кубанской детской хирургии. У Чернышова были серьезные шансы выжить.

Оперировал мой сокурсник, к тому времени уже очень опытный специалист. Я ассистировала ему. Все прошло быстро, травма минимальная, кровопотери практически не было. Действительно удачный вариант порока!