Черновик человека - [32]

…Потом вдруг страшно стало, когда родители ссориться начали. Мама сидела, обхватив голову: зачем мы это сделали, зачем уехали, мы же тут никого не знаем. Папа сердился, уходил, я за ним бегал, чтобы его привести обратно. Я уже думать стал, что они здесь разведутся.

Ты до сих пор привязан к родителям, правда, Эрик? И все же ты живешь один, звонишь им раз в неделю, приходишь иногда с визитом, ты – сам по себе, они – сами по себе. Когда-нибудь ты женишься, купишь дом, у тебя будут дети, дети выучатся и вырастут, им будет любопытно прошлое их семьи, они поедут обратно в Одессу, ты будешь ворчать, но будешь рад за них, правда ведь, все так и будет, Эрик, это что, счастье, как ты считаешь? Эрик, разве это счастье?

…Мне их так жалко было, Света, я и забыл, что уезжать не хотел. Пытался их развеселить.

Веки Эрика закрываются, ресницы бросают длинные тени на щеки. Не засыпай еще, Эрик, говори со мной, разве ты не видишь, как мне хочется, чтобы ты со мной поговорил, чтобы ты не засыпал, а на меня смотрел, чтобы ты слушал.

Отец меня заводит во двор, глухой такой, мы по лестнице подымаемся… Ты слушаешь, Эрик? На двери, помню, куча звонков была. Я говорю: почему звонков столько. А он: потому что квартира коммунальная. Коридор темный-темный, до сих пор помню, как там пылью пахло и как у соседа все время радио орало. Вот она, бедность. Знаешь, Эрик, бедность за мной просто по пятам ходит. Там бедность, здесь бедность. Там бутылка кефира вместо обеда и вместо ужина. Здесь две работы, а денег едва хватает. Отец добрый был. Он, когда на работу уходил, всегда мне мелочь оставлял. Я в кафе ходила пить молочный коктейль.

И я тут полюбил молочный коктейль, Света. Мне Вики такое место показала… Там очень хорошо делают как раз молочный коктейль. Мы туда сходим с тобой…

Эрик засыпает на полу. Он лежит на ковре, раскинув руки, чуть приоткрыв рот, ресницы иногда вздрагивают, и становится видно узкую полоску глазного белка. Но он ничего не видит, кроме своих снов.

Света говорит: я тебе рассказывала историю моей первой любви, Эрик? Она случилась как раз в то лето, когда я к отцу ездила. Андрей был барменом в кафе-мороженом.

Я его полюбила, а он меня нет, говорит Света. А меня отец мой любил, а я его – нет. У нас было лето неразделенности. Я его так называю. Дурацкое название, конечно. Дурацкое было лето.

* * *

Лето.

Духота, влажный воздух, каменный город, бывшая имперская столица. Столько всего исторического, а зачем эта история Свете. Зачем ей эта красота, извивы чугунных решеток, рябь на реке, прямота каналов, картины в музеях, зачем ей это все нужно, когда ее жизнь кончилась в тринадцать лет, осталось только доживать и плакать, доживать и плакать, и вспоминать.

Когда отец уходит на работу, Света убегает в кафе. Пьет молочный коктейль и болтает ногами. Андрею девятнадцать, он так и не окончил школу, работает официантом. Я выступала на стадионе, говорит ему Света, мне все аплодировали, даже известные поэты. Меня возили в турне. Мои фотографии были в газете.

Света приходит на следующий день, и Андрей подливает ей коктейль бесплатно.

Вечером она остается, чтобы помочь Андрею убрать помещение. Он снимает очки, выключает свет и целует ее. Ей странно. Он берет ее за руку и ведет ее в подсобку, где на полу постелен матрас. Нет, в такие игры я не играю, говорит Света. Она вырывает руку и убегает.

Ночью она стоит у окна и прислушивается. Кто-то включил магнитофон, погонял один и тот же мотивчик много раз, потом выключил. Два пьяных голоса завели песню, но недопели. Загудел и пронесся поезд. Залаяла собака. Пусть мне степь наша крымская приснится, пусть мне море приснится со звездами, пусть ко мне новый стих придет, голос прозвенит волшебный.

Нет, не получается.

Раздался и смолк тонкий, надрывный крик. Это бездомный ребенок кричал, подумала Света, под мостами живут бродяги, у них никого нет. А может, цыгане. Ей захотелось взять Андрея за руку. Наверно, я его люблю. Вот как оно бывает, любишь – и не знаешь об этом. Как же это я вовремя не сообразила: надо было с ним тогда в подсобке остаться.

Днем она просит отца рассказать, как ее зачали. Как вы с мамой меня зачали, спрашивает подросток и заглядывает ему в глаза. Отец смущается, не знает, можно ли об этом говорить, ведь у него «никогда раньше не было детей». Наверное, так сейчас принято: откровенность прежде всего. Мы с Лилией ходили на спиритический сеанс, говорит он. Твоя Ба по ночам в музее устраивала сеансы, только для своих, когда луна была полная. Вы что, двигали блюдечко, спрашивает подросток. Отец улыбается, ему стыдно, да, блюдечко, нагретое на свече.

А чей вы дух вызывали. Дух Цветаевой, говорит отец. В ту ночь, когда мы тебя зачали, на спиритическом сеансе мы вызывали дух Цветаевой. Она когда-то гостила в доме художника. Твоя Ба про это больше знает. А что Цветаева вам сказала? Светочка, я не помню уже. Кажется, Лилия спросила: мой возлюбленный будет любить меня вечно? Мне хотелось, чтобы это было обо мне. Потом мы пошли гулять по пляжу, было тепло, и луна, помню, светила совершенно огромная. И я пригласил Лилию ко мне в гости. В палатку.