Черниговского полка поручик - [77]

— Его перевели в другое место? — тревожно спросила Катя.

Лепарский молчал. Он обдумывал ответ. В это время вошел адъютант, в котором Катя узнала офицера, давшего ей адрес генерала.

— Петя, проводи девушку, — распорядился Лепарский.

Катя почувствовала приближение чего-то страшного, опустилась на колени и со слезами на глазах начала молить:

— Ваше превосходительство, ради бога, скажите, что с ним?

Генералу хорошо были знакомы отчаяния людей, попавших в исключительное положение, и он, казалось, к этому уже привык. Но сейчас к этой девушке у него возникло чувство сожаления. Лепарский подошел к Кате, помог ей подняться, сочувственно сказал:

— Зачем ты, милая, так печалишься? Он государственный преступник. Не стоит того.

— Так его уже нет?! — вскрикнула Катя.

— Ну, проводи девушку, — сказал генерал адъютанту и оставил комнату.

Двое суток Катя не выходила из дома. Вначале плакала, потом, понурив голову, молча сидела, глядя в одну точку.

Ванда Казимировна старалась успокоить ее, но это ей не удавалось. Душевную рану Кати могло залечить только время.

Воображение Кати рисовало Сухинова таким, каким она его видела в Гребенках и Василькове, — другим не могла представить. Вспоминала все черточки красивого лица, слышала отрывистый приглушенный смех… Разум отказывался верить, что его больше нет.

— За что же они его убили? — спрашивала себя Катя. — За его вольнодумство, о котором когда-то говорил Шалацкому Трухин? Нет, за это его угнали на каторгу… Тогда за что же?

Силилась вспомнить последний разговор с Сухиновым в Гребенках. Может, потому, что тогда хворала, а может, трагедия любимого унесла частицу памяти? На третьи сутки Катя пришла в себя и, казалось, стала иной, неузнаваемой. Она больше не плакала, в ее движениях и разговорах чувствовалась какая-то решительность.

— Ванда Казимировна, я окончательно решила ехать в Зерентуй, поклониться его могиле, а заодно узнать, за что же его убили.

— Милая, ему теперь ты не поможешь, а добраться туда весьма трудно: вон какие морозы и метели начались…

Намерение Кати напугало старую женщину, и она, видя, что отговорить девушку невозможно, решила пойти на хитрость:

— Почто тебе страдать, милая, из-за того, что там случилось. Сегодня вечером пойду к этому немецкому черту Цейдлеру и через его жену Маргариту постараюсь все выведать. Скажу, что Сухинов сын моих давних приятелей, которых я знала в молодости.

Катя ничего не ответила, целиком была погружена в свой план: ежедневно она будет ходить на почтовую станцию города, через которую проезжают в Сибирь, и попытается там с кем-либо договориться. Есть же ведь добрые люди.

Когда Катя первый раз пришла на почтовую станцию, лицом к лицу столкнулась с молодым подпоручиком — адъютантом генерала.

— А вы что здесь делаете? — удивленно спросил он.

Девушка на миг растерялась, не зная, что ответить, но делать было нечего, и она решила рассказать ему всю правду, будучи убеждена, что подпоручик порядочный человек.

— Хочу поехать в Зерентуй.

— Вы уже получили разрешение на выезд?

— Нет…

Подпоручик вздохнул, понимающе покачал головой:

— Вижу, мой прежний совет оставить опасную затею с этой поездкой вы отвергаете. А раз так, позвольте дать вам другой — но об этом никто не должен знать, это может повредить моей службе.

— Ради бога… Что вы? — пролепетала Катя.

— Так вот, через два дня здесь проследует кибитка из Петербурга. Она держит путь в Читу. Два мужика графа Волконского везут провизию его сыну — государственному преступнику. Рискните за заставой города остановить их и попросите взять с собой. После Иркутска никакой проверки не будет до самого места, а за город я вывезу вас в экипаже генерала. Так и быть.

Глаза Кати загорелись радостным блеском:

— Я буду вечно молить бога за вас… Мне нечем отблагодарить вас, извините.

— В этом нет никакой необходимости, помочь ближнему сам бог велел, — не то в шутку, не то всерьез сказал подпоручик и добавил: — Послезавтра в двенадцать часов дня ждите меня у дома губернатора, одевайтесь потеплее…

Шеф жандармов Бенкендорф возвратился от императора в хорошем настроении. Только он успел присесть к столу, как в кабинет вошел его помощник. Долго говорили о зерентуйском заговоре, о Сухинове. В папке Бенкендорфа лежала справка на Сухинова, которую царь возвратил после ознакомления.

— Ты только послушай, — сказал Бенкендорф помощнику и прочитал заключительные строки: «Таким образом, Сухинов, принадлежавший к тайному обществу, стремившемуся на ниспровержение установленного законного порядка и бывший самым ревностным участником в исполнении преступных замыслов и всех злодейских действий возмутителя Черниговского пехотного полка подполковника Сергея Муравьева-Апостола…» — Бенкендорф потянулся рукой к графину с водой, налил в стакан, отпил. — Ну-с, что скажешь?

— Дворяне… они иногда бывают непонятные…

— Он такой же дворянин, как ты архиерей, — захохотал Бенкендорф и добавил: — Настоящие дворяне осознали пагубность своих вольнодумных дел и успокоились, а этот голодранец, он какое дело замышлял! Надобно доложить императору, что в Сибири ничтожные военные силы. Помнится, генерал-губернатор Лавинский однажды говорил ему об этом. Кто знает, не объявится там еще такой разбойник, как этот Сухинов…