Черниговского полка поручик - [75]

Словно чуя беду, в ту ночь плохо спали друзья Сухинова Соловьев и Мозалевский. На улице стоял мороз, дул сильный ветер. Они молча прислушивались к шуму, слышали, как стонали деревья, а из тайги доносился протяжный волчий вой.

Мозалевский встал, подложил дров в печку и опять опустился на стул. Заметил, что и Соловьев не спит, тяжело вздохнул:

— Сколько раз говорили мы ему, не послушал. Умный ведь человек, а не мог понять безнадежности затеянного.

— Нет, я с тобой не могу согласиться, — возразил Соловьев. — Душа у него такая. Мы могли смириться с судьбой, а он нет, он не мог жить по-другому. Его удел — борьба. Какой силой и верой в свое дело обладает наш Иван Иванович… А в отношении безнадежности, как ты говоришь, может быть, не совсем верно. Он мог получить большую поддержку…

Первого декабря, задолго до рассвета, караульный унтер-офицер Сизых, охранявший тюрьму, прислал солдата за лекарем.

Влодзимирский догадался зачем. Немедленно прибежал в тюрьму. В камере увидел распластавшегося Сухинова с ремнем на шее, сказал:

— Повесился! Велите подать телегу…

Затем внимательно осмотрел тело, заметил признаки жизни, заволновался. «Неужто мало принял?» — подумал и тут же проверил карманы покойного. Но убедившись, что мышьяка не осталось, подумал: «Много сил имел Ванюша».

Когда тело Сухинова было положено на телегу, лекарь понимал, что малейшее сотрясение может возбудить кровообращение, распорядился:

— Вези в лазарет и как можно тише…

— Галопом или шагом, теперь что ему… — не видя смысла в распоряжении, пробормотал солдат.

В лазарете тело спустили в подвал и положили на лед. На рассвете унтер-офицер Сизых донес командиру батальона о том, что в шесть часов утра ссыльно-каторжный Иван Сухинов повесился.

В связи со случившемся казнь остальных участников заговора была перенесена на сутки.

О случившемся через несколько часов узнали Соловьев и Мозалевский. Убитые горем, они побежали к Черниговцеву просить разрешения выдать тело для захоронения. Черниговцев отругал просителей, разрешения не дал.

— Слушай, Вениамин, — заговорил Мозалевский, — сейчас меня осенила мысль. Давай сходим в лазарет к Влодзимирскому… Насколько мне известно, лекарь был дружен с ним.

— Правильно! — обрадовался Соловьев. — Как это мы сразу не сообразили? Можно, конечно, попытать счастья, но это дело тоже не простое.

Чтобы не привлекать внимания посторонних, Мозалевский пошел в лазарет вечером. При входе в домик встретился с лекарем.

— Чем могу быть полезен? — спросил Влодзимирский.

Мозалевский осмотрелся вокруг:

— Не лучше ли пройти в ваш кабинет?

В кабинете, не снимая пальто, сел, как обычно, за стол. Он уже догадывался, о чем пойдет речь:

— Итак, что вы имеете сообщить мне?

Мозалевский кратко изложил просьбу. Влодзимирский поднялся, сочувственно покачал головой.

— Да, я хорошо знал покойного. Прекрасной души человек был, царство ему небесное, но вот… А что касается вашей просьбы, так я не могу ее исполнить, хотя она отвечает и моему желанию…

Лекарь пристально глядел на собеседника. Прочитав на его лице разочарование, подумал немного, сказал:

— Завтра на рассвете будут расстреляны его сообщники, но перед тем солдаты приедут за телом Сухинова. Всех в одну могилу. Гроб запретили делать… — Тут он перешел на шепот: — Найдите другой труп, дабы положить на его место. Полагаю, что на кладбище они имеются. Сейчас земля мерзлая… Подвал я оставлю открытым…

…Поздно ночью Влодзимирский слышал, как скрипнула дверь в подвале, а через несколько минут скрип повторился. Той же ночью тело Сухинова, зашитое в холщевое полотно, Соловьев и Мозалевский на санках доставили на кладбище и опустили в могилу, а через неделю принесли туда небольшой деревянный крест.

Гибель друга сильно потрясла друзей. Соловьев ходил мрачный и несколько дней ни с кем не разговаривал, а Мозалевский уединялся и плакал.

Было второе декабря. Сильный мороз. На окраине Зерентуя с раннего утра солдаты, расчистив снег, долбили ломами мерзлую землю, рыли могилу, а когда она была готова, офицер приказал закопать рядом с ней огромный столб. Кто-то из солдат поинтересовался:

— Господин офицер, скажите, бога ради, зачем здесь столб? Яма — это дело ясное, ну, а столб-то?

— Вас это не касается!

Задолго до рассвета 3 декабря солдаты подвезли на санках тело, зашитое в холщевой мешок, и опустили в яму. Немногим позже привезли восемнадцать осужденных к расстрелу. Каждого веревками привязывали к столбу. Затем начали натягивать на головы холщевые колпаки.

— Не закрывайте мне глаза. Я хочу видеть своих убийц, — попросил Голиков.

— Они не убийцы, убийцы в Петербурге, — поправил Голикова Бочаров.

Двадцать солдат, готовых привести приговор в исполнение, ждали команды. Офицер, руководивший расстрелом, торопился, отошел в сторону, отдавал команду.

Прозвучало подряд два залпа, а когда развеялся дым, то несколько приговоренных еще стояли. У одних сочилась кровь из рук и ног, другие вовсе не были ранены. Прозвучал третий залп, но так как ружья были неисправные или солдаты стреляли мимо, разъяренный офицер закричал:

— Коли!

Осужденных добивали штыками. Кто-то из солдат не выдержал этой страшной казни, лишился чувств и со стоном упал на землю.