Черниговского полка поручик - [73]

Аракчееву предстояла поездка к царю Николаю. В тот день ему нездоровилось, он лежал на диване, время от времени поглядывая на большой портрет обожаемого им в бозе почившего Александра. Ровно в одиннадцать бронзовые часы с бюстом Александра, сработанные по заказу Аракчеева лучшими берлинскими мастеровыми, пробили одиннадцать монотонных ударов, зазвучала молитва «Со святыми упокой». Аракчеев встал на колени и трижды перекрестился, глядя на портрет. Часы раз в сутки, в то время, когда скончался Александр I, исполняли эту мелодию. Аракчеев не спеша оделся, вышел на улицу, где его уже ждал экипаж, и поехал на аудиенцию к императору.

Николай не особенно жаловал когда-то самого близкого человека его брата, но, по настоянию матушки своей, иногда пользовался советами Аракчеева по военным вопросам. Как-никак Аракчеев — генерал-лейтенант, хорошо разбирающийся в артиллерийских премудростях: не зря же по его предложению была учреждена артиллерийская академия.

Аракчеев приехал с опозданием, и сразу его не приняли — царь был занят какими-то другими делами. Услышав от царского адъютанта холодное: «Их величество велели обождать», Аракчеев побагровел. Ему, кто еще так недавно был некоронованным правителем России, «велено обождать»!

…Николай, удрученный неудачами в турецкой войне, нехотя рассказывал Аракчееву и о других событиях. Потом, между прочим, сообщил о донесении, полученном в Одессе, о раскрытой подготовке к возмущению в Зерентуе.

— Поди же ты, не генерал и не полковник, а всего лишь бывший поручик… — возмущался монарх. — Он осужденный по декабристскому делу к смертной казни четвертованием, но помилован мной и сослан на вечную каторгу в Сибирь. Какой разбойник! Вот вам и поручик. Зря помиловал, зря!

— С незабвенным вашим братом, императором Александром, нам не раз приходилось иметь дело с разными возмущениями, особенно в военных поселениях. Но все они при хорошем ударе лопались, как мыльный пузырь. Везде нужен строжайший надзор. Весьма пагубны послабления… — Аракчеев немного покашлял и продолжил: — А этого мерзавца Сухинова я знавал. Вот только не могу вспомнить, где это было: то ли под Вильной, то ли под Риссой. Сам император Александр вручил ему серебряную саблю «За храбрость». Такое счастье не многим случалось.

Уже перед уходом Аракчеев, словно что-то вспомнив, доверительным голосом сообщил Николаю:

— Я, ваше императорское высочество, положил в банк пятьдесят тысяч рублей, которые завещаю выдать вместе с процентами через девяносто три года лицу, сумевшему лучшим образом написать историю царствования незабвенного и всеми любимого Александра!

Николай был приятно удивлен услышанным, закивал головой:

— Похвально! Очень похвально! Однако написать историю царствования Александра невозможно без жизнеописания графа Аракчеева, его верного и преданного помощника и друга. Я всегда мечтаю иметь подобного помощника в делах государственных…

Уже на пути в Грузино Аракчеев думал о разговоре с Николаем и, напрягая память, старался вспомнить, где император Александр вручил саблю Сухинову, но не вспомнив, тихо сказал:

— Стар, стар я стал…

Сидевший на козлах слуга подумал, что Аракчеев обратился к нему.

— Что угодно, ваше сиятельство?

Аракчеев молча приподнял и тут же опустил правую руку, дал понять, что к нему это касательства не имеет. Его жесткий взгляд уже был устремлен в сторону от дороги, где, понурив головы, шла толпа босых, оборванных крестьян, подгоняемых плетями жандармов. Его мысль была всецело поглощена прошлым. Он даже обрадовался, когда вспомнил свою поездку с покойным императором на маневры в окрестностях Белой Церкви. Единственный, кто был удостоен тогда монаршей похвалы, это поручик Сухинов. «Неужели тот самый?» Перед мысленным взором Аракчеева стоял высокий гусарский офицер в мундире с золотыми эполетами. Сабля, каска с султаном… «Какой молодец был, а поди ж ты!»

Когда Сухинову зачитали приговор, по которому он присуждался к смертной казни через повешение, но прежде будет подвергнут наказанию плетью и на лицо ему поставят клеймо каторжника, у него спросили:

— Вам приговор понятен?

— Как же! Большая честь… Очень большая. Скажите, пожалуйста, кому я сим обязан? — Глаза его загорелись.

Судьи переглянулись, не удостоив его ответом. Сухинов после минутной паузы поднялся со своего места и громко сказал:

— Не бывать этому. Не бывать!

Начальство тут же приказало утроить охрану тюрьмы. «Может, сообщники еще на свободе», — волновались царские сатрапы.

О том, что Николай изменил решение суда и приказал расстрелять Сухинова, генерал Лепарский уже написал начальнику Нерчинских заводов. Но Сухинов, естественно, об этом не знал.

За день до казни к нему в мрачную и сырую камеру-одиночку вошел лекарь Влодзимирский. Солдат остался за дверью. Когда глаза лекаря привыкли к мраку, он увидел Сухинова, сидящего на деревянном топчане, молча приблизился к нему и пожал руку. Тот поднял голову, и густые черные брови, высоко поднятые над большими глазами, чуть нахмурились. Осунувшееся лицо, густо заросшее щетиной, излучало какую-то невиданную раньше строгость.

— Боже мой, как ты изменился, Ваня, — не удержался Влодзимирский.