Черная тень над моим солнечным завтра - [19]
— Мы разговариваем и поняли только наполовину друг друга. Что интересует русских друзей?
— Да интересовались мы, барышня, насчет иностранных штанишек. Спрашивали, когда их в наш заводской кооператив привезут? — полушутя говорит Макар Ильич
Ирина переводит вопросы и ответ Де-Форреста.
— Очевидно ваше правительство, экономя средства для построения социализма, не закупает необходимых товаров заграницей. К примеру, когда строится дом небогатым человеком, он вынужден отказывать себе во многом и экономить даже в одежде, — объясняет американский инженер.
Макар Ильич подымает свое блинообразное кепи и многозначительно почесывает пальцем за затылком.
— На кой шут мне такой социализм нужен! Что я из него штаны себе сошью, что ли? Вот вишь — грешное тело потомственного пролетария и строителя этого, так сказать, социализма прикрыть нечем, — укоризненно говорит рабочий.
— Срам один. Когда революцию делали, коммунисты пообещали отдать фабрики рабочим, а землю — крестьянам!
— Революцию сделали, а потом землицу-то отобрали в колхозы, а на фабрике пролетария первейшим подлецом сделали. Попробуй опоздай на работу — тюрьма. Не выйди на работу один день — тюрьма… Скажи слово — тюрьма. В общем коммунизм — сплошная тюрьма!
Залпом, перебивая друг друга, рассказывают Макар Ильич и Захар Кузьмич.
— Де-Форрест внимательно слушает Иринин перевод и угощает рабочих сигарой. Вдали появляется тень соглядатая.
Оба пролетария, испуганы, Макар Ильич приставив палец ко рту, шопотом обращается к Ирине.
— А вы, барышня, не выдайте нас. Знаете какие времена настали. Слова сказать невозможно!
— Нет, нет, папаши! Не сомневайтесь, — успокаивает Ирина.
— До свиданья, мистер Де-Форрест!
— Спасибо за беседу, — торопливо прощаются рабочие.
— Славные эти русские старики. Мне кажется, что они переживают какую-то глубокую потрясающую драму? — спрашивает Де-Форрест.
— Мистер Де-Форрест! Не только они, весь русский народ переживает потрясающую драму.
Макар Ильич выкладывает огнеупорным кирпичем изнутри мартеновскую печь. Сквозь отверстие виден проходящий Де-Форрест.
— Видел на иностранце костюмчик? — таинственно спрашивает Макар Ильич у своего соседа.
— Ну и что тебе с этого… На чужой каравай рта не разевай, — недовольно отвечает пожилой рабочий.
— В Америке, говорят, рабочий в неделю может заработать два таких костюма.
— Мало ли что говорят! Говорят, что у них капиталистическая эксплоатация. А у нас говорят и эксплоататоров нет, а житьишко совсем никудышное стало. При царе-батюшке в России жизнь хороша была. Ты ведь не молокосос, помнишь наверно?
— Как не помнить? Я на Путиловском работал. Пятьдесят, рублей в месяц получал… Целый капитал был. Кроме того наградные и подарки на праздники, — вздыхает Макар Ильич.
— Чего нужно было?
— Революции наверно? — иронизирует Макар Ильич.
— Кабала одна!
— Эх! Война кабы, что ль? — чешет затылок рабочий, откладывая кирпич.
— Чего тебе на войне делать? — удивлен Макар Ильич.
— Да, может быть, коммуну прогнали б. Сбросили с шеи русского народа кровопийцу — самозванного Ирода!
Увидав подкрадывающийся силуэт, Макар Ильич делает предостерегающий жест рукой.
В горниле печи снова звенят молотки каменщиков.
19. Северная романтика
Вдоль по извилистой замерзшей реке мчится тройка. Кони храпят, пугаясь длинных вечерних теней. Они, вместе с ярко-пурпурными лучами заходящего солнца, ложатся на мягкий снег контрастными мазками акварели.
Пушистый покров инея украсил огромные кедры.
На склоне сопки[4], напоминая средневековье, мелькает огороженный деревянным частоколом, с башнями по углам, городок. Оттуда доносится человеческий вопль и свирепый собачий лай.
— Господи спаси и помилуй не доведи попасть в этот страшный лагерь, — шепчет молитву бородатый ямщик, опасливо оглядываясь. Сани стремительно несутся по накатанному пути.
Близость женщины и сибирский пейзаж волнуют закутанного в меха седока.
— Красиво? — спрашивает Зеркалова.
— Как в сказке, — отвечает Мак Рэд и его мужественное лицо, обрамленное меховым полярным капюшоном, оборачивается к спутнице — Я впервые испытываю такую езду и будто читаю книгу Джек Лондона о прекрасной романтике севера.
— Романтика, смелые люди, пылающие снега, — задорно отвечает она, напевая:
Мак Рэд обнимает свою спутницу, закутанную в меха.
— Нравится вам русская песня?
— Очень.
— Тройка мчится вдоль по реке. Землю окутывает таинственный вечерний полумрак.
— Обогреться, может быть, хотите? — спрашивает, оглянувшись, ямщик. — Здесь недалече есть лесничья заимка. Там живет Тимофеич — самобытный мужичек. Курит прекрасный первач[5] и варит хмельную брагу[6].
Анна переводит Мак Рэду предложение ямщика.
— Да, да! Перватч — это очень интересно. И согреться хорошо было бы, — радостно соглашается Мак Рэд.
Вскоре тройка останавливается у рубленной русской избы. Украшенные инеем лошадиные головы тянутся к освещенным окнам.
— Здравия желаем! Гостей принимай, Тимофеич! — басит ямщик.
— Милости просим! — приглашает, вышедший на крылечко, бородатый сибиряк.
