Чёрная радуга - [29]

— Складно ты все говоришь, орм, — усмехнулся Хромыль и сел на пол. Весь пол был устелен мягкими одеялами и небольшими ковриками. Кое-где выглядывали обрывки газет.

— Не люблю, когда меня и моих братьев называют ормами! — твердо сказал Га-тор.

— А вас вообще не все любят, — ответил серьезно старик. — Это в эпоху Возрождения вас все считали богами. А сейчас… Многие думают, что вы покровительствуете пиратам.

— Это еще почему? — удивился ворхут.

— Ну, как же! Пусть в свое время и отменили рабство, но тела-то вам нужны. В такой глуши, как эта, тем более есть дефицит. А пираты… Они воруют людей, чтобы снабжать вас этими самыми телами.

— Я сам лично убивал пиратов! — сказал Га-тор. — И отнимал у них тела.

— Но арвинги бывают разными, сам говоришь! — хитро прищурился старик. — Отчего же ты мне не веришь?

— Мой возраст и жизненный опыт позволяет видеть связи между многими шестеренками этого мира, — тяжело вздохнул ворхут, также присаживаясь на мягкий пол. — Ты и не различишь в некоторых событиях взаимосвязи, а мой глаз приметит. Слова, которые говорят люди, ничего не стоят и не значат, пока это только слова. Я смотрю на тебя и вижу, где ты врешь мне, а где изливаешь свою боль.

— Боль… — склонил голову Хромыль. — Боль во мне, она разрывает меня, потому что я уже ничего не могу изменить. Я не знаю пищи, которой могу насытить ее, кроме мести. Но кому мстить? Тебе, бессмертный? Или тебе, глупый ребенок? Или последовать туда, в глубь Дакмура, чтобы отыскать хотя бы то, что осталось от него, что осталось от моего мальчика…

— Что же произошло с ним?

— Арвинги, это все твои братья, — Хромыль скрючил свой указательный палец с длинным, загнувшимся ногтем и указал им в сторону командира бессмертных. — Двое из ваших останавливались и в моем доме. Один был спокойный, безразличный ко всему, словно ледяной. А вот другой, тот, что постарше, долго думал о чем-то, часами мог сидеть у двери и смотреть на болота. Все точила его мысль какая-то. Сынишка мой все с расспросами приставал к этому арвингу. К холодному и не подойти было. Молчал почти всегда, точно рыба. Да я его так и прозвал Рыбой. А этот стал с сынишкой-то моим общаться, истории ему всякие рассказывал, про города большие, про страны разные. Ревность во мне даже взыграла, что словно на отца смотрит мой мальчик, внимая рассказам, восхищается этим нечеловеком. Но, с другой стороны, останавливал я себя тем, что ведь он — высший, он арвинг, защитник людей. Живой бог. И вот смолчал я, а-то может и спас бы моего мальчика. Когда пришел день, запланированный ими для ухода, проснулись мы по утру, а старый арвинг вдруг запричитал, стал по дому носиться, кричал что-то бессвязное. Его друг пытался образумить, к разуму взывал, а потом и вовсе клинок свой достал. Так у старика даже ноги подкосились. Упал он на колени, подполз к Рыбе и шепчет: «Верни меня! Верни!» Я во всей этой панике совсем про сынишку забыл. Думал, может, в погреб пошел или к механику Гевану — его вся молодежь очень любила. Стал звать его, а старый арвинг подбежал ко мне и говорит: «Это я твой сын! Не смотри на тело — поверь мне!» Я чуть умом не тронулся тогда! А Рыба и кричит: «Сбежал, сволочь! Сбежал!» Потом к старому арвингу подбежал и на него стал орать, мол, пустышку мне подсунули, кожу сброшенную. Потом взял и просто ушел.

Я же, как в себя пришел, сразу старика запер в «доме» и к мужикам за советом. Одни говорят, мол, надо ему проверку устроить, заставить про детство свое рассказать. А другие смеются — чего проверять-то, арвинги, мол, друг друга чуют за версту, если бы не сын твой это был, так потащил бы актера куда нужно и на слезы его смотреть не стал. А где же сын-то мой, спрашиваю. Мне говорят, дурак ты, Хромыль! Он твой сын-то и есть, никак ты этого не поймешь, темный человек. А то, что ты сыном называешь, но имеешь в виду тело его, так оно, словно плащ, нашло другого хозяина. Сбросил твой сын кожу, словно змея, подхватил ее арвинг и на себя натянул. А свою — старую да потертую — сынишке оставил. Заклятиями да уговорами сотворил такое арвинг, чтобы от какого-то страшного дела уйти, убежать. Видно, совсем на какие-то жуткие вещи они шли, в болота. Да и что там может быть не жуткого?!

Сошлись мы на том, что отпустить нужно старика. А меня всего холод до костей пробрал, сойти с места не могу. Как представлю, что мужчину, который по годам меня опередил, буду сыном называть, так худо и становится. Нет, говорю, идите и выпустите, а я здесь останусь. И так я и сидел, пока несколько человек пошли его освобождать. А потом слышу крики! Бегут, кричат что-то. «Убежал! Убежал!» И тогда я не смог слез своих сдержать. Не вынес сын такой жизни, понял он, что мучает меня. А уж когда я родную душу закрыл под замок, так совсем ему тошно стало. Не знаю, уж как ему удалось, но сорвал он замок, выбил дверь и исчез. Оставил после себя только вот эти странные штуки, — Хромыль показал на стены, — не знаю, зачем это и для чего. А что с сыном стало? Откуда ж мне знать, пошел ли он на болота, отыскивать своего обидчика. Либо в город отправился — многие считают, что беглец-арвинг именно в города подался в новом-то теле…