Через костры и пытки - [18]

Возбужденный, он поднялся с кресла, оперся рукой о тяжелый дубовый стол и продолжал:

— Я видел все: грязь и невежество, человеческие страдания и нищету. Я скитался как бродяга, проводя ночи на постоялых дворах, в крестьянских домах, а то и просто на сырой земле, подложив мешок под голову и укрывшись плащом. Но разве не стоили все мои скитания того, чтобы овладеть искусством врачевания!

— Стоили, видит бог, стоили, — ответил Фрис, — но не каждому даны такие упорство и целеустремленность. Мне не даны.

Он вздохнул и продолжал:

— Я завидую тебе, Теофраст Парацельс. Завидую, потому что не могу быть таким, как ты.

Парацельс устало опустился в кресло.

— Не завидуй, ибо то, что я познал, не принесло мне ничего, кроме неприятностей. И свидетельство тому наша встреча здесь, в Кольмаре.

Фрис хотел что-то сказать, но Парацельс, словно опасаясь, что не сможет высказать все тревожившее его душу, торопливо заговорил:

— Когда мне исполнилось тридцать два года, я понял, что пришло время осесть на одном месте и начать расплачиваться с людьми за добытые у них знания. Я возвратился в Германию, решил обосноваться в Страсбурге, купил себе право гражданства и записался в цех. И хотя я сразу же заимел множество недоброжелателей среди коллег — они очень не любят соперников, — дела мои складывались весьма удачно. Отбоя от пациентов не было, мои недруги бесновались, но больные шли все-таки не к ним, а ко мне. Потому что я познал то, чего не ведают другие.

Он говорил быстро, будто заученную речь, не раз произносившуюся им. Фрис не перебивал.

— Только ты не думай, Фрис, что я гнался за деньгами. Совсем нет. Для меня самым главным было убедить тупоумных коллег, у которых в голове нет ничего, кроме вызубренных канонов Галена, что врачебное искусство нельзя втиснуть в тесные переплеты ученых книг, что врач должен быть мыслителем, а не рабом чужих мыслей. Я дал им главный бой у постели издателя Иоганна Фробена из Базеля. Они долго лечили ему больную ногу, но, ничего не добившись, решили, что спасти Фробена может только ампутация. Меня вызвали очень поздно, болезнь была запущена, но я вспомнил, как действовал в подобных случаях старый цыган из Гренады, приготовил снадобье по его рецепту и в две недели поднял больного на ноги.

Парацельс оживился, сопровождая рассказ свой выразительными жестами, голос звучал все громче:

— Ах, как они были жалки, ты даже представить не можешь, как они были жалки, эти галеновские доктора. Они не могли говорить, а только мычали при встрече со мной, а на улице, завидев меня, старались улизнуть в какой-нибудь проулок. Ну а мне излечение Фробена принесло, кроме прочего, приятную неожиданность. Базельский магистрат предложил место городского врача и…

Он многозначительно поднял палец вверх.

— …и профессорскую кафедру в университете. Да, кафедру, о которой я давно мечтал. Ведь я получал возможность передать свои знания молодым, учить их не слепо заучивать галеновские формулы, а творить и искать. Предложение магистрата я принял без раздумий.

Он снова поднялся с кресла, сделал несколько шагов и остановился, прислонившись спиной к камину.

— Я хорошо помню тот осенний день в ноябре 1526 года, когда прибыл в Базель. Это был счастливый день. Базель — одна из лучших страниц моей жизни. Я отлично знал, что встречу там мало друзей и много врагов, знал, что будут завистники, злые нашептывания, сплетни и клевета, — мне не привыкать к этому. И все-таки Базель — моя счастливая пора. Правда, далеко не всем надеждам удалось там сбыться, но я не считаю потерянными эти годы.

Парацельс умолк, словно обдумывая что-то, а потом продолжал:

— Не буду скрывать, что привлекла меня в Базель и другая надежда — вырваться из-под гнета святейшей римско-католической церкви. Я всегда считал себя католиком, но сколько же, господи, мне приходилось сталкиваться с церковью, когда я скитался по разным странам! О, я видел костры, на которых сжигали колдунов и колдуний, разных еретиков. И не раз, приготовляя свои снадобья для больных, терзался мыслью: а не донесет ли кто-нибудь господам инквизиторам, что я связан с дьяволом и занимаюсь колдовством? Такие слушки ходили, я убежден, не без помощи уважаемых коллег, которые рады были бы увидеть меня в ошейнике или на дыбе, а еще лучше на костре. Мне приходилось поторапливаться с отъездом, когда я узнавал, что святые отцы начинают проявлять к моей персоне повышенное внимание. Я вижу, Фрис, ты что-то стал ерзать на месте. Вот-вот, ты лишь подтверждаешь правоту моих слов.

Фрису не очень хотелось слушать подобные речи. Он был верным католиком. Кроме того, он хорошо знал, что если кто-нибудь случайно подслушает и донесет о том, какие разговоры ведутся в его доме, то наверняка не поздоровится тому, кто говорит, и тому, кто слушает.

— Так что же было в Базеле? — спросил он, стараясь перевести разговор в другое русло.

— Когда меня пригласили в Базель, — ответил Парацельс, — я знал, что святая церковь не имела там уже прежней силы. Магистрат предоставил свободу протестантам. И мне казалось, что сторонники новой веры будут более терпимы, не придавая значения глупым слухам и не менее глупым доносам. Во всяком случае, не нужно будет опасаться суда инквизиции и просто будет легче дышать. Но, увы, это оказалось не так.