Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [82]

, как пишет Саймон Шама.

Тем не менее в целом шеститомные мемуары имели потрясающий успех. Тома выходили примерно раз в год с 1948 по 1953–1954 г., последний был опубликован в США за пять месяцев до выхода в свет британского издания в апреле 1954 г. Ко времени публикации последнего тома Черчиллю удалось привлечь всеобщее внимание к своему ви́дению войны, а себя самого поставить в центр этого ви́дения. Сегодня невозможно рассматривать историю Второй мировой войны без отсылок к мемуарам Черчилля.

Глава 14 Триумф и упадок Оруэлла 1945–1950 гг.

Как и Черчилль, Оруэлл встретил окончание войны надломленным. Его упадок оказался более очевидным и более катастрофическим, чем закат Черчилля. Во время работы над последней книгой, в наибольшей степени имеющей вневременную ценность, здоровье писателя становилось все хуже.

Больной туберкулезом социалист стал даже больше пессимистом, чем дряхлеющий бывший премьер-министр. Черчилль провел послевоенные годы, триумфально озирая прошлое. Оруэлл в это время с ужасом вглядывался в будущее.

«Всюду весна, даже в Лондоне № 1[967], и никто не может помешать радоваться ей, – писал он в апреле 1946 г. – На заводах копятся атомные бомбы, в городах рыскает полиция, из репродукторов льется ложь, но Земля все еще обращается вокруг Солнца, и ни диктаторы, ни бюрократы, как бы они ни злились, не могут этому помешать»[968]. Ему нравилась «неофициальность» природы.

Оруэлл задумал свою последнюю книгу, когда Вторая мировая война близилась к завершению. В 1946 г., когда он начал работать над текстом, Лондон был «раздолбанным, серым и потасканным»[969], как писал его друг Тоско Файвел. Во время войны в Британии не вводили хлебные карточки, но ввели в 1946 г., чтобы помочь предотвратить голод в Европе, особенно в Германии[970]. В мае того года Оруэлл записал:

Для всех, кроме военнослужащих, жизнь после прекращения военных действий была физически столь же неприятна, что и во время войны, и даже более того, поскольку эффекты нехватки некоторых вещей накапливаются. Например, все труднее мириться с нехваткой одежды по мере того, как наша все более приходит в негодность, а ситуация с топливом в последнюю зиму была хуже, чем когда-либо в ходе войны[971].

«Скотный двор» был политической сатирой в форме сказки. Следующая беллетристическая книга Оруэлла станет политической модификацией другого жанра – романа ужасов. Его монстр порожден не наукой XIX в., как творение Франкенштейна, или не оружием XX в., как впоследствии Годзилла, а политикой XX в., создавшей всепроникающее государство, иногда жестокое, но почти всегда, скорее, неповоротливое, чем хитроумное.

В период, непосредственно последовавший за Второй мировой войной, Оруэлл, как и Черчилль, предупреждает об огромных опасностях, сохранявшихся в мире, несмотря на разгром нацизма. Черчилль в речи о железном занавесе в марте 1946 г. говорил о мире, где «власть государства осуществляется без ограничений диктаторами или сплоченными олигархическими группами, действующими посредством привилегированной партии и политической полиции». Он верил, что «тень упала на землю, еще недавно озаренную победой союзников… От балтийского Штеттина до адриатического Триеста железный занавес упал поперек континента»[972].

Оруэлл тоже видел тень этого занавеса, протянувшуюся на запад. Он предвидел будущее и хотел предупредить, что оно не подходит, по крайней мере, таким людям, как он, высоко ценящим неприкосновенность частной жизни и свободу слова. Он несколько лет размышлял о проблеме злоупотребления властью в послевоенной Европе и уже в 1941 г. предупреждал: «Настала эпоха тоталитарного государства, которое отныне не позволяет и, вероятно, не способно позволить индивиду никакой свободы. При упоминании о тоталитаризме сразу вспоминаются Германия, Россия, Италия, но я считаю необходимым признать опасность того, что это явление распространится на весь мир»[973]. Оруэлла страшило, что всемогущее государство не только запретит людям выражать определенные мысли, но и сделает следующий шаг и станет указывать им, что думать.

Не желая, чтобы его отвлекали, и, пожалуй, становясь все большим интровертом, Оруэлл старался проводить как можно больше времени на острове Джура, стремясь закончить книгу. Это было «просто самое отдаленное место, которое можно найти на Британских островах, – объяснил его друг Дэвиду Астору, который отыскал дом для писателя. – Мне и в голову не приходило, что он там останется. Я лишь посоветовал ему поехать туда ненадолго отдохнуть, поскольку было очевидно, что ему нужен отдых»[974]. Астор добавил, что «для человека с хрупким здоровьем было безумием отправиться в подобное место»[975].

На холодном, атакуемом штормами острове, где укрылся Оруэлл, до ближайшего телефона надо было ехать 43 км на юг по плохой дороге, которая местами была не более чем колеей, проходившей по вересковой пустоши[976]. 21 июля 1946 г., в самый разгар лета, на острове было «так холодно, что хотелось разжечь камины во всех комнатах»[977]. А полгода спустя, в январе, ветер был «таким бешеным, что трудно было удержаться на ногах»