Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [84]
ВОЙНА – ЭТО МИР
СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО
НЕЗНАНИЕ – СИЛА
Далее автор описывает другие правительственные учреждения: министерство мира, «ведавшее войной», министерство изобилия и министерство любви, выполняющее полицейские функции. Последнее «внушало страх. В здании отсутствовали окна»[997]. Таковы лапы чудовища в современной истории ужаса, написанной Оруэллом.
Несмотря на имя, по характеру Уинстон намного ближе к своему создателю, чем к Черчиллю[998]. Подобно Оруэллу, Уинстон курит сигареты с дешевым вонючим табаком и в возрасте под сорок надсадно дышит, если приходится наклоняться. Как и Оруэлл, он «смутно» помнит своего отца. Разумеется, при таком авторе, как Оруэлл, отвратительность мира, описанного в книге, часто передается через запахи. Кафетерий на работе Уинстона смердит «кисловатым смешанным запахом скверного джина, скверного кофе, подливки с медью и заношенной одежды»[999].
Для Уинстона, как и для автора, самое важное действие в жизни – не высказываться и быть опубликованным, а точно наблюдать окружающий мир. Собирать факты – революционный акт. Настаивать на этом праве – возможно, самая радикальная подрывная деятельность, доступная человеку. Подчеркивая эту связь, Уинстон страстно требует в своем дневнике: «ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА!»[1000] Его особенно провоцирует то, что партия настаивает, что лишь она может определять, что реально и что нереально. «Партия велела тебе не верить своим глазам и ушам, – размышляет он. – И это ее окончательный, самый важный приказ». Но Уинстон, подвергая себя риску, начинает думать самостоятельно, записывая в дневнике: «Свобода – это возможность сказать, что дважды два четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует»[1001].
Уинстон не знает этого, а Оруэлл не говорит, что его размышления ложатся в русло самой британской из философских традиций – традиции эмпиризма Джона Локка и Дэвида Юма. А именно тоталитарное государство заставляет его начать мыслить как Джон Стюарт Милль, интеллектуальный наследник Локка и Юма.
Одна из самых известных работ Милля, «О свободе» (On Liberty), опубликованная в 1859 г., представляет собой размышления о том, как сохранить личную свободу с ростом власти государства. Пророческий текст начинается с заявления Милля, что его предметом является «природа и пределы власти, которые общество правомочно наложить на индивида»[1002]. Это, продолжает он, «вопрос, редко поднимаемый и едва ли когда-либо обсуждавшийся, в общем и целом, но который… скоро, вероятно, будет признан жизненно важным вопросом будущего». В самом сердце свободы находится область индивидуального, «внутренняя сфера осознанности, свободы сознания, свободы мысли и чувства»[1003].
В романе «1984» вопрос Милля становится жизненно важным. Внутренняя сфера подвергается атаке государства. Далее по ходу действия Оруэлл открыто демонстрирует философскую параллель, когда пишет, что общество Старшего Брата не смогло добиться роста производительности труда, потому что «научный и технический прогресс зависят от неуправляемого эмпирического мышления, которое не в состоянии выжить в строго регламентированном обществе»[1004]. Общество, в котором технологический прогресс сосуществовал бы с государством тотальной слежки, Оруэлл представить не мог.
Уинстон понимает, что становится диссидентом, что государство, скорее всего, обнаружит и затравит его. «Он почувствовал себя одиноким призраком, говорящим правду, которую никто никогда не услышит, – пишет Оруэлл. – Но пока он говорил свою правду, связь времен странным образом не прерывается. Не потому, что кто-то может услышать тебя, а потому, что ты остаешься в здравом уме и наследуешь все, что создали люди до тебя»[1005]. В этой фразе Оруэлл предвещает появление таких диссидентов, как Солженицын, Сахаров и Амальрик, которые своими публичными высказываниями о событиях, свидетелями которых они являлись, внесли лепту в крушение Советского Союза всего несколькими годами позже 1984 года. В обоих мирах, воображаемом, из романа «1984», и реальном Советском Союзе, было нравственной победой просто оспаривать официальную трактовку правды и предлагать альтернативу, документируя наблюдаемую реальность. В обоих случаях государство знало это и считало такую деятельность подрывной.
В романе работа Уинстона заключается в переписывании истории. Он ненавидит это, и к бунту его подталкивает отвращение. В начале книги он размышляет: «Если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, – это пострашнее, чем пытка и смерть»[1006]. Уинстон работает в стеклянной кабине, женщина в соседней занимается тем, что «выискивает в прессе и убирает фамилии распыленных, следовательно, никогда не существовавших людей»[1007]. Название прибора, на котором он работает, «речепис»[1008], наводит на мысль о текстовом процессоре 1980-х гг. WordPerfect. Сбоку от его стола находится «гнездо памяти», куда нужно бросать документы, содержащие отвергнутые факты.
Тень надежды Оруэлл видит в пролетариях. Уинстон пишет в дневнике: «Если есть надежда, то она в пролах»
