Человек может - [103]

Он помолчал и сказал вдруг негромко, словно про себя, а вместе с тем как бы советуясь с Павлом:

— Доживу ли я до того времени, когда во всех наших магазинах будут бесплатно продаваться… нет, не продаваться, а выдаваться людям хлеб, молоко, сахар, мясо… Или нет, мясо бесплатно не нужно, мясо пусть покупают за деньги, — поправил он себя. — Мясо разных сортов, и здесь выбор возможен. Перебирать будут. Но вот — хлеб, молоко, сахар, масло…

Павел подумал, что этот человек, занимавший такое важное положение и, вероятно, давно не знавший нужды, говорит об этом так, словно ему лично не терпится зайти в магазин, чтобы взять там бесплатно хлеба и сахара, и рассуждает об этом, как тот мужик, с которым встретился когда-то Павел в Доме колхозника, и так же, как тот мужик, верит, что это скоро будет.

— Это нужно, — сказал Петр Никитич. — Очень нужно сделать так, чтобы люди не нуждались в хлебе. Чтобы для них не существовало вопроса о хлебе насущном. Вот один ученый… — он надел очки, поискал в бумагах на столе, — английский ученый, Норман Коупленд, пишет…

И он медленно, выделяя каждое слово, прочел:

— «Сейчас психологи пришли к общему мнению, что обычный человек использует только десять процентов своих физических и умственных способностей. Разница между той силой, которую он использует, и той, которая действительно имеется в его распоряжении, — это разница между тем, что он есть, и тем, кем он может быть…»

Петр Никитич отбросил бумагу.

— Мы создали государство, где человек использует не десять, а значительно больше процентов своих способностей. Принцип социализма — от каждого по его способностям… Это значит, что наше социалистическое государство обязуется предоставить каждому своему члену все возможности для максимального использования и развития его талантов. Но если мы создадим самые лучшие материальные условия, то эти способности будут использованы еще больше, еще лучше… Вот почему я говорю: урожай — это хорошо…

Значит, он мне верит, — думал Павел. — Если так разговаривает со мной. Значит, верит…

— Так что же, — спросил Петр Никитич уже совершенно другим, деловым тоном. — Сколько будет стоить проведение этих ваших экспериментов?

— Ничего не будет стоить, — ответил Павел. — Я готов работать без зарплаты. А других расходов нет.

— Ну, это чепуха — без зарплаты, — поморщился Петр Никитич. — У нас никто не работает без зарплаты.

— Мне нужно только, чтобы мне разрешили продолжать работу в лаборатории, пользоваться всеми приборами.

— А кто же это вам может запретить? Конечно, продолжайте.

Он вышел из-за стола, протянул Павлу руку.

— Так что работайте. От души желаю вам успеха.

Павел ушел, так и не зная, даст ли какую-то практическую пользу эта беседа. Но он думал о том, как здорово, что Петр Никитич с таким доверием отнесся к нему, Павлу, что он так близко, так хорошо понимает нужды людей.

Жесткость и мягкость, — думал Павел. — Да, жесткость…

Но лишь теперь он понял, что жесткость нужна прежде всего к себе. А мягкость — прежде всего к другим.

19

Не золото, а настоящие листья. И не эбен, а мокрый асфальт. Но такой продуманный узор, такое сочетание тонов, такой размах и такая щедрость, что когда идешь по этой мозаике — хочется самому стать лучше.

— Здорово! — сказал Павел.

— Хорошо! — ответила Лена.

Хорошо. Очень хорошо, что садовая дорожка выстелена этой неповторимой мозаикой из листьев клена и каштана. Что идет дождь и пахнет дождем и листьями. Что осень. Что Павел…

Лена подобрала мокрый каштан и принялась сдирать кожуру, осторожно отгибая коричневые шипы.

— От этого пальцы станут желтыми, — заметил Павел.

— Они уже желтые и горькие, — возразила Лена, рассматривая свои узкие пальцы.

— Вот как это делается, — сказал Павел и взял у нее каштан. Он резко взмахнул рукой и ударил тяжелым плодом о землю. Из кожуры вылетело два каштана с плоскими, сдавленными боками.

— Двойняшки! — обрадовалась Лена.

Один из этих каштанов она протянула Павлу, и он спрятал его в карман.

Они остановились у низкого, сплетенного из металлических прутьев забора, отделяющего парк от крутого склона. Ветер нагромоздил ухабов на Днепре — древней дороге человечества. На всех дорогах человечества много еще ухабов. Он дул порывами, подхватывая в ресторане, расположенном на террасе, на склоне, обрывки веселой и шумной мелодии. А когда ветер затихал, от входа в парк доносился голос диктора — там стоял репродуктор: «…доброй воли… новой войны… атомное оружие… мира во всем мире…»

— Если бы ты знал, — сказала Лена, — как я боюсь сейчас войны… Когда человеку хорошо — он особенно боится и не хочет войны…

— Войны не будет, — сказал Павел и поежился от холодных капель, брошенных порывом ветра за поднятый ворот плаща.

Вчера он поздно работал в лаборатории. На улице лил дождь. Город умолк. А в лаборатории было светло и тепло, и каждый занимался своим делом, и дело шло хорошо. Но когда по улице одна за другой промчались несколько пожарных машин, разрывая сумерки воем сирен, — все на минутку замерли. Никто не сказал ни слова, но все насторожились. А затем продолжали работу как ни в чем не бывало.

— Нет, войны не будет, — повторил Павел.