Челка Ахматовой - [4]

— Сподобил же господь на старости лет испытать такое чудо, — она была на четыре года моложе Риты.

— Ты про что? — спрашивала я.

— Про мое чувство к тебе, — говорила Света, шмыгая носом. — Кстати, от меня ушла любовница после того, как я призналась ей в связи с тобой.

— А у нас с тобой связь? — удивлялась я.

— Конечно, — удивлялась Света, — разве ты забыла?

Впрочем, звать меня на интимное свидание она не решалась.

Впрочем, и эта история закончилась довольно быстро. Каким-то образом она сумела вообразить себе, что добровольно и исключительно в порыве души сама, своими собственными руками, отдала свою большую и последнюю любовь своей счастливой сопернице, после чего, написав на удивление отвратительный стих и трагическим голосом и буквально на ночь глядя зачитав его Рите по телефону, успокоилась, хотя нет-нет да и продолжала целовать Риту взасос.

Но самое удивительное во всей этой истории было то, что в добровольную отдачу меня счастливой сопернице поверили все, и Рита тоже.

— Удивительной души человек, — восклицала Рита про Свету. — И за что только она так меня любит? Подумать только, отдать мне самое дорогое в жизни.

Кажется, именно тогда мне и стали приходить в голову странные, смутные, пугающие меня догадки по поводу и Риты, и Светы, и всех тех, кто приходил в ее дом и с удовольствием жил по странным, смутным законам этого дома, полностью соответствуя чему-то единственно значимому в нем или чему-то единственно в нем возможному.

* * *

— Даже и не знаю, что тебе подарить, — сказала Рита.

Был конец декабря. И в самом конце декабря ожидался Новый год, а сразу же за Новым годом следовал мой день рожденья. Впрочем, до Нового года было еще далеко.

— Даже и не знаю…

Она выдвинула из прикроватной тумбочки полку и задумчиво в нее поглядела.

— Часы! — сказала она. — Пожалуй, я подарю тебе часы. Вот… — еще раз порывшись для верности, она разгребла в полке кучку и вынула из нее часы. Часы были мужские, без футляра.

— Семен Израилевич (последовала громкая фамилия) привез мне в подарок в прошлом году. Но ведь у меня уже есть, я к ним привыкла… Держи, — она решительно протянула мне часы.

— Красивые, — сказала я. — Большое спасибо.

Ритино лицо сияло счастьем.

— Но имей в виду, — Рита шутливо погрозила мне пальцем, — часы дорогие, так что на день рожденья подарков больше не жди.

Новый год мы отмечали вдвоем. Вдвоем в пустой Ритиной квартире. Это был наш первый совместный Новый год. Мы сидели на кухне. Играло радио. На столе стояло праздничное угощенье. Из комнаты глухо доносились звуки телевизионного праздничного концерта. Это была моя идея — встречать Новый год вот так, вдвоем, сидя на кухне и разговаривая, бесконечно и долго, и чтобы без всякого дурацкого телевизора, без всех этих дурацких дежурных острот и радостных песен, — чтобы только вот так, сидя вдвоем, всю ночь, в аромате праздничных блюд на фоне хрусталя, бликующего в шампанском, глядя в глаза друг другу и разговаривая, разговаривая, разговаривая… О, какое наслаждение ждало нас — рассказывать друг другу про всю свою жизнь, узнавать все до мельчайших подробностей, жадно и сладко вбирая в себя чужое, желанное прошлое!

Я летела на встречу Нового года, как на крыльях. Открывшая мне дверь Рита была в старом спортивном костюме. Она всегда носила его дома. Только на этот раз под курткой была тельняшка. На голове у Риты, прямо поверх знаменитой ахматовской челки, лежала свернутая в кольцо елочная мишура.

Ровно в двенадцать мы сидели на кухне с поднятыми бокалами в руках. В радио пробили куранты. Мы выпили.

— Ну, — бодрым, праздничным голосом сказала Рита. — Расскажи мне что-нибудь.

— Что? — тупо спросила я.

— Ну не знаю. Что-нибудь. Это ведь ты у нас писатель. — Она посмотрела на меня безмятежным, мгновенно отяготившим меня нежностью взглядом. — Да, — сказала Рита, — ты гениальный писатель.

— Не преувеличивай, — сказала я.

— Ничуть, — сказала Рита. — Ты гениальный писатель, и я еще успею погреться в лучах твоей славы.

Она сидела напротив меня, в спортивных штанах и тельняшке, с дурацким переливающимся кружком на голове. Удивительно, вдруг с начинающейся тоской подумала я, ведь ей уже сорок восемь, и ни одного седого волоса.

Я вздохнула.

* * *

— Завтра из Урюпинска приезжает Вера, — сказала Рита. — Ты поедешь ее встречать?

Я кивнула.

— Вера аллергик, — сказала Рита. — У них в Урюпинске очень плохая экология.

Я кивнула. Я знала: больше про Веру ничего не будет сказано. Ну, может быть, кроме того, что Вера хороший человек и вообще интересная личность. У Риты все девушки такие. Рита патологически не умеет говорит о людях плохо. Поэтому слушать Риту скучно.

Впрочем, про Веру я знала и еще кое-что. Например, то, что Вера философ. В прямом смысле. Рита так и говорила:

– Вера философ. Вера настоящий философ, — говорила Рита, делая ударение на слове «настоящий». — У нее высшее философское образование.

–

Еще было известно, что Вера написала великолепную повесть про несчастную любовь. Потрясающую, интереснейшую повесть, с глубокой психологической мотивацией и в совершенно блестящем стиле.

Повесть, мгновенно отреагировав на известие о Верином приезде, привезла Света, торжественно вручив мне отпечатанный на пишущей машинке экземпляр.