Чайная церемония в Японии - [5]

Тем не менее чайную церемонию, по сути дела, религиозным ритуалом назвать нельзя, так как при ее проведении отсутствует вера в некое сверхъестественное начало. Мы имеем дело с общественным священнодействием. Речь идет о мосте в прошлое, связывающем нас с ушедшими в лучший мир предками. Он предусматривает подчинение собственной воли воле отцов. Все это значит, что мы должны поступать в соответствии с древними традициями.

Но если посмотреть с другой точки зрения, получается так, что чайная церемония во многом помогает в освоении заведенного порядка бытия. Она служит одним из очень немногих примеров попытки превращения в ритуал. Тут играет свою роль вера в то, что утверждение унифицированного «действа» должно пробудить эстетические чувства, возникающие во время общения с прекрасным. Люди на Западе практически единодушно считают эстетические чувства частным делом каждого человека, и вне зависимости от теории причин, природы и проявлений, которой мы придерживаемся, они верят в то, что ощущение прекрасного возникает стихийно. Обычно мы даже не задумываемся над вероятностью того, что оно может возникнуть в связи с ритуалом дромены (инсценировки) или легомены (декламации). Наша ситуация, быть может, выглядит несколько странной, ведь в западных религиях ритуал существует на всех уровнях: от церковной церемонии, посещаемой обывателем, до медитации религиозного атлета. Точно так же, как иезуит выполняет духовные упражнения святого Игнатия, тантрист размышляет по поводу отличительных черт богини или суфий по поводу черт пророчества, участник чайной церемонии размышляет и пытается через свое переживание обрести эстетический опыт.

На Западе приятие и неприятие тех или иных вещей социально обусловлено. И ни в одной сфере нашей жизни, за исключением религиозного опыта, мы не имеем такой полноты и предопределенности эмоционального отклика, какой вызывает чайная церемония. Даже в обычной религии, где жест и слово подчиняются правилу, мы ищем определенную искренность, а в делах искусства, прекрасного и восторженного, подчас проявляем даже больше религиозной настойчивости с точки зрения искренности, чем в религии. Возможно, так получается потому, что мы пережили эмоциональную революцию начала XIX столетия, когда индивидуальное ощущение и откровенность эмоции ценятся выше традиции и пристойности.

Изображение в туристических брошюрах симпатичной гейши, наливающей чай разношерстой компании, далеко от настоящей церемонии, особенно той, что существовала во времена Окакуры. Настоящий чай представляет собой мутную густую серую жидкость, взвесь порошка в воде. И перед тем, как его пить, необходимо убрать с поверхности пенку и отстой. А всю красоту надо искать собственно в церемонии. Сами японцы часто считают чайную посуду неприглядной, а цены, на которые соглашаются энтузиасты, покупающие уродливые старинные емкости, завышенными. Чайные сосуды, венчики и мешалки оцениваются совсем не по тем стандартам, как остальные японские произведения искусства. Их ценность определяется по специфическим параметрам. Привлекательность происходит не от красоты, как это бывает в случае практически со всеми остальными предметами материальной японской культуры, и не от иконологической ценности, как можно ожидать с учетом культового поклонения. Напротив, их ценность в первую очередь выводится из третьего критерия – древности и личного отношения. Практически все дело в поклонении святости реликтов.

Как только на продажу выставляется чайник великого мастера чайной церемонии, ему тут же присваивается громадная денежная ценность.

И все-таки странно, что человек масштаба Окакуры, посвятивший большую часть жизни поискам красоты и сохранению ее хрупкого проявления, нашел главный символ Японии в чайной церемонии. Возможно, свою роль сыграло его сопротивление агрессивной экспансии Запада. В некотором роде чайная церемония расшатывает две великие теории искусства, господствующие в Западном и Восточном полушарии. Ее знатоки отрицают индивидуальную оценку искусства ради искусства, существовавшую на Западе на протяжении нескольких столетий. Но они отрицают еще и иконологию, то есть сами идеи, ради которых создаются изображения, исповедуемую в Индии и на Дальнем Востоке. При выполнении чайной церемонии появляется третья категория – подражание ради сохранения старины, подражание тому, что делали предки. А сомневаться в предках не полагается.

Исходные предпосылки «Чайной церемонии в Японии» тесно связаны с главным вопросом о том, что думать об Окакуре и деле его жизни. Возможный ответ заключается в том, что добро и зло на их весах находятся в равновесии. Он создал и сохранил красоту, но при этом использовал красоту в качестве расчетного инструмента для неподобающей цели. Его великий труд «Чайная церемония в Японии» вызвал у американцев симпатию к японскому способу мышления, а те же самые идеи на Востоке (где других людей можно считать важнее Окакуры в исторической перспективе) служили поводом для враждебности представителей другой культуры.

Быть может, пытаясь судить Окакуру, нам стоит помнить об истине, основополагающей практически для всей азиатской религии: находясь у власти, как боги или полубоги, твори добро и зло в равной мере, а также не поддавайся сиюминутным желаниям. Человеку следует смириться с тем, что он есть.