Чайльд Гарольд - [6]

Беда пренебрегать ее защитой, —

Кинжал остер, удар неотразим!

Давно б враги уж были перебиты,

Когда бы мог кинжал, под платьем скрытый,

Зазубрить вражий меч иль скрыть орудий дым.

LI.

На выступах высоких скал Морены

Орудья смертоносные блестят;

Здесь новых укреплений видны стены,

А там ряды зловещих палисад;

Все войско под ружьем; спустив запруду,

Глубокий ров наполнили водой;

Ждут приступа; глядя на ядер груду,[48]

На часовых, расставленных повсюду,

Не трудно отгадать, что скоро грянет бой.

LII.

Властитель, расшатавший в мире троны,

Еще не подал знака; медлит он,

Но скоро в ход он пустит легионы,

Что ни преград не знают, ни препон;

Вести борьбу напрасны все усилья

С бичом судьбы. Испанцы! близок час,

Когда над вами гальский коршун крылья

Победно развернет, суля насилья

И целым сонмищем сродняя с смертью вас!

LIII.

Ужель должны отвага, юность, сила

Погибнуть, чтобы славой громких дел

Гордиться мог тиран?[49] Ужель могила

Иль рабства гнет Испании удел?

Ужель напрасны вопли и моленья?

Ужель спасти Испанию от бед

Не могут ни героя увлеченья,

Ни юности отважные стремленья,

Ни патриота пыл, ни мудрости совет?

LIV.

Испанки позабыли звон гитары;

Вступив в ряды солдат, лишь гимн войне

Они поют. Как метки их удары!

Разя врагов, летят вперед они…

Вид легкой раны, крик совы, бывало,

Их приводили в дрожь; теперь ни меч,

Ни острый штык их не страшат нимало;

Там, где бы даже Марсу страшно стало,

Они Минервами идут средь грома сеч…

LV.

Когда б вы Сарогоссы деву знали

В то время как светило счастье ей,

Когда б ее глаза черней вуали

Вы видели и шелк ее кудрей,

Когда б ваш слух ее ласкали речи, —

Вы не могли б поверить, что с враждой

Она искать с войсками будет встречи

И с ними, не страшась опасной сечи,

Близ сарогосских стен в кровавый вступит бой.

LVI.

Ее любовник пал, – она не плачет;[50]

Пал вождь, – она становится вождем…

Удерживает трусов; храбро скачет

Пред войском, чтобы с дрогнувшим врагом

Покончить; отомстить она сумеет

За друга и за павшего вождя;

Она бойцов лучом надежды греет;

Пред нею галл трепещет и бледнеет,

Средь стен разрушенных оплота не найдя.

LVII.

Не потому отважна так испанка,

Что амазонки в ней струится кровь, —

О, нет, ее услада и приманка —

Исполненная страстности любовь.

Она разит врагов, но так злодею

За гибель голубка голубка мстит.

Жен стран иных сравнить возможно ль с нею?

Им не затмить ее красой своею,

Она же доблестью и силой их затмит.

LVIII.

Амур оставил след перстов небрежных

На ямках щек испанки молодой,[51]

Ее уста – гнездо лобзаний нежных,

Что может в дар лишь получить герой…

Ее глаза душевным пышат жаром;

Ей солнца луч не враг: еще нежней

Ее лицо, одетое загаром;

Кто грань найдет ее всесильным чарам?

Как дева севера бледнеет перед ней![52]

LIX.

В стране, что бард уподобляет раю,

Где властвует гарем, в своих стихах

Я красоту испанок прославляю

(Пред ней и циник должен пасть во прах).

Здесь гурии скрываются от света,

Чтоб их амур не мог увлечь с собой,

А первообраз рая Магомета —

Испания – ужель не верно это?

Там гурий неземных витает светлый рой.

LX.

Парнас! я на тебя бросаю взоры;[53]

Передо мной в величьи диком ты…

На снежные твои гляжу я горы;

Они – не греза сна иль плод мечты;

Понятно, что в объятьях вдохновенья

Я песнь пою. В присутствии твоем

Скромнейший бард строчит стихотворенье,

Хоть муза ни одна, под звуки пенья,

На высотах твоих не шелохнет крылом…

LXI.

Не раз к тебе моя мечта летела;[54]

Как жалок тот, кто не любил тебя!

И вот к тебе я подхожу несмело,

О немощи моих стихов скорбя…

Дрожу я и невольно гну колени,

Поэтов вспоминая прежних дней;

Не посвящу тебе я песнопений, —

Доволен я и тем, что в упоеньи

Короною из туч любуюся твоей.

LXII.

Счастливей многих бардов, что в Элладу

Могли переселяться лишь мечтой,

Я, не скрывая тайную отраду,

Волненья полн, стою перед тобой.

Приюта Феб здесь больше не находит.

Жилище муз могилой стало их,

А все с священных мест очей не сводит

Какой-то дух и средь развалин бродит,

С волной и ветерком шепчась о днях былых.

LXIII.

Пока прости! Я прервал нить поэмы

И позабыл, чтоб чествовать тебя,

Сынов и жен Испании. Их все мы

Глубоко чтим, свободы свет любя.

Я плакал здесь. Свое повествованье

Я буду продолжать, но разреши

Листок от древа Дафны на прощанье

Сорвать певцу!.. Поверь, что то желанье

Доказывает пыл, не суетность души.

LXIV.

В дни юности Эллады, холм священный,

Когда звучал пифический напев

Дельфийской жрицы, свыше вдохновенной,

Ты не видал таких красивых дев,

Как те, что в Андалузии тревогой

Желаний жгучих нежно взрощены.

Как жаль, что не проходит их дорога

Средь мирных кущ, которых здесь так много,

Хоть с Грецией давно простились славы сны.

LXV.

Своим богатством, древностью и силой[55]

Горда Севилья, полная утех,

Но Кадикс[56] привлекательнее милый,

Хоть воспевать порочный город грех.

Порок! в тебе живая дышит сладость;

Как весело идти с тобой вдвоем;

Соблазнами ты привлекаешь младость,

Даря и упоение, и радость…

Ты гидра мрачная, но с ангельским лицом…

LXVI.

Когда Сатурн, которому подвластна

Сама Венера, стер с лица земли

Без сожаленья Пафос сладострастный, —

В страну тепла утехи перешли

И ветреной, изменчивой богини

Перенесен был в Кадикс светлый храм

(Венера лишь верна морской пучине,

Ее создавшей). В Кадиксе доныне