Чайльд Гарольд - [7]

Пред ней и день, и ночь курится фимиам.

LXVII.

С утра до ночи, с ночи до рассвета

Здесь льется песнь; цветами убрана

Толпа, любовью к пиршествам согрета,

Веселью и забавам предана.

Зов мудрости считают там напастью,

Где нет конца разгулу и пирам,

Где истинная вера в споре с властью;

Молитва здесь всегда в союзе с страстью

И к небу лишь летит монахов фимиам.

LXVIII.

Вот день воскресный. День отдохновенья

Как христианский чествует народ?

На праздник он стремится, полн волненья…

Вы слышите ль, как царь лесов ревет?

Израненный, врагов смущая карой,

Он смерть коням и всадникам сулит;

Нещадные наносит он удары;

Ликуют все, любуясь схваткой ярой,

И взоры нежных дам кровавый тешит вид.

LXIX.

День отдыха, последний день седмицы,[57]

Что посвящен мольбе, как Лондон чтит?

Принарядясь, покинуть шум столицы

И духоту ее народ спешит.

Несутся света сливки и подонки

В Гамстэд, Брентфорд иль Геро. Устает

Иная кляча так от этой гонки,

Что, сил лишася, стать должна к сторонке;

Ее догнав, над ней глумится пешеход.

LXX.

Снуют по Темзе, пышно разодеты,

Красавицы; иным шоссе милей,

А тех влечет к себе гора Гай-Гэта,

Ричмонд и Вер. О Фивы прежних дней!

Зачем здесь жен и юношей так много?[58]

На тот вопрос ответить мне пора:

Всем исстари известною дорогой

Идет народ, спеша на праздник Рога,[59]

Где после выпивки танцуют до утра.

LXXI.

Все предаются странностям невольно,

Но Кадикса не перечесть причуд;

Лишь утром звон раздастся колокольный,

Все в руки четки набожно берут

И к Деве Непорочной шлют моленья

(Во всей стране и не найти другой),

Прося грехов бессчетных отпущенья…

Затем все рвутся в цирк, где в упоеньи

И бедный, и богач глядят на смертный бой.

LXXII.

Пуста еще арена, а как много[60]

Здесь всяких лиц! Все здание полно;

Призывного еще не слышно рога,

Меж тем уж мест свободных нет давно…

Все гранды тут; наносят раны взгляды

Красивых дам; но так добры они,

Что жертв им жаль; они помочь им рады,

На холод донн, не знающих пощады,

Поэтов жалобы бессмысленны вполне.

LXXIII.

Но вот умолкло все. В плюмажах белых

Отряд въезжает всадников лихих;

Они готовы к ряду схваток смелых;

Гремят их шпоры, блещут копья их

И шарфы развеваются. Собранье

Поклоном встретив, мчат они коней…

Их ждут, когда удастся состязанье,

Улыбки дам, толпы рукоплесканья…

Не так ли чествуют героев и вождей?

LXXIV.

В блестящем платье, в мантии нарядной

Стоит средь круга ловкий матадор;

Ему вступить в борьбу с врагом отрадно,

Но он пред тем вокруг бросает взор:

Спасенья нет, коль встретится преграда!

Лишь дротиком одним вооружась,

Он издали с царем сразится стада;

Ведь пешему остерегаться надо…

В бою как часто конь от бед спасает нас.

LXXV.

Вот подан знак; уж трижды протрубила

Сигнальная труба, разверзлась дверь;

Все смолкло и, кнутом ударен с силой,

Ворвался в цирк дышащий злобой зверь…

Его глаза, что кровию налиты,

На всех наводят страх: он на врага

Бросается не вдруг; его копыта

Вздымают гневно пыль; рыча сердито,

Он бедра бьет хвостом, к земле склонив рога.

LXXVI.

Но вот он стал, свирепый взор бросая;

О юноша, беги иль приготовь

Свое оружье, ловкость в ход пуская,

А иначе твоя прольется кровь!..

Вокруг быка снуют, ловки и смелы,

Тореадоры. Кровь быка течет;

Он носится, покрытый пеной белой;

В него летят и дротики, и стрелы;

Объятый бешенством, от боли он ревет.

LXXVII.

Остановить его не в состояньи

Кровавые уколы стрел и пик;

На всадников не обратив вниманья,

Вперед летит рассвирепевший бык…

Один им конь убит, другой изранен;

Потоками теряя кровь свою,

Плетется конь, страданьем отуманен;

Ужасный вид! Коль пикадор сохранен,

Спасением своим обязан он коню.

LXXVIII.

Измученный, врагами окруженный,

Теряя кровь из сотни тяжких ран,

Ударами без счета пораженный,

Все бык опасен, гневом обуян.

Вертясь вокруг него, плащом багряным

И градом стрел его тревожит враг;

Собрав остаток сил, в порыве рьяном,

Он на него несется ураганом,

Но, ослеплен плащом, склоняется во прах.

LXXIX.

Почуяв сталь меж шеей и лопаткой,

На месте замер он и задрожал,

Не отступая. Миг пронесся краткий —

И грозный зверь без стонов муки пал

Перед толпой, победой опьяненной.

На этот вид глядеть отрадно ей.

Увозится затем колосс сраженный

На колеснице, пышно запряженной

Лихою четверней гарцующих коней.

LXXX.

Глядят на это зрелище с любовью

Испанки и испанцы. С детских лет

Сродняют их с дымящеюся кровью, —

Вот отчего в них состраданья нет

И месть отрадна им.[61] Удар кинжала

Дает испанцам средство счеты свесть

С врагами. Хоть пора борьбы настала,

Все ж дома их осталося не мало:

А там союзницей обид и распрей месть.

LXXXI.

Но ревность здесь, как встарь, царить не может.

Замков, цепей, дуэнь уж не найти,

И старый муж, хоть страх его тревожит,

Держать жену не может взаперти.

Сроднилася с испанкой молодою

Свобода. До тяжелых дней войны

Как весело, с распущенной косою,

Чуть до земли касаяся ногою,

Кружилася она в сиянии луны!

LXXXII.

Не раз Гарольд любил иль был уверен,[62]

Что любит всей душой: любовь – лишь сон;

Но он теперь был безучастью верен:

Не утолял, ведь, жажды в Лете он.

Гарольд узнал, что лучшим украшеньем

Амуру служат крылья; что без слез

Краса и юность, вняв его веленьям,

Не могут упиваться наслажденьем;

Отраву может он сливать с дыханьем роз.[63]

LXXXIII.