Чайльд Гарольд - [35]

CLXXV.

Но я забыл: мой странник близок к цели.

Окончен путь. Простимся мы сейчас.

Пусть будет так. Но прежде захотели

На море мы взглянуть в последний раз.

Вот впереди, насколько видит глаз,

Оно блестит лазурной пеленою…

Прими же, море, здесь привет от нас!

Ты от Кальпэ пленяло взор красою

До мест, где Эвксис плещет темною волною

CLXXVI.

У Симплегадеса. Ряд быстрых лет,

Но полных все же бурь и утомленья,

Оставили на нас обоих след.

Плод не велик от нашего стремленья, —

Его сушили слезы и сомненья.

Но не напрасно пройден путь земной:

И солнца луч дает нам наслажденье,

И море, и земля пленит порой,

И забываем мы про злобный род людской.

CLXXVII.

В пустыню я б хотел бежать глухую

С одним лишь другом – с милою моей.

Забыл бы там про ненависть людскую

Молился бы в тиши я только ей.

Стихия! В мощи пламенной твоей

Себя порой я вижу обновленным.

Пошли же мне подругу поскорей!

Иль не живет в краю уединенном

Она, боясь предстать пред взором умиленным?…

CLXXVIII.

Есть наслажденье в девственных лесах;

Пустынный берег дорог мне порою.

Есть красота в синеющих валах

И в музыке таинственной прибоя.

Природа стала мне теперь родною,

Я больше, чем людей люблю ее;

Сливаясь с ней взволнованной душою,

Кто я, чем был, – я забываю все,

И сердце дивных чувств исполнено мое.

CLXXIX.

Стремись, о, море, вдаль волной широкой.

Ты кораблей выносишь тяжкий гнет.

Все давит человек пятой жестокой,

Лишь до тебя досель не достает.

Порой обломки шумный вал несет,

Но это след твоей же бури грозной.

И словно ключ на дно тогда идет

Природы царь, – пловец неосторожный,

И гроба не найдет там прах его ничтожный.

CLXXX.

Нет на твоем пути его следов,

И грабить ты себя не позволяешь.

Ты, презирая власть его оков,

С своей груди долой его бросаешь.

Ты к небу в пене волн его вздымаешь.

Трепещущий, он молится богам

О помощи, а ты его кидаешь

Вдруг с вышины к скалистым берегам.

О, дерзновенный червь! Пускай лежит он там.

CLXXXI.

Пусть гром орудий воздух сотрясает,

И сокрушает стены крепостей,

Сердца народов в ужас повергает,

Борта колеблет тяжких кораблей, —

Свободен все же бег твой величавый

И служит царь земли для волн забавой.

Все тает в пене облачной твоей:

Армада тонет на пути за славой

И гибнет Трафальгара доблестный трофей.[238]

CLXXXII.

Нет древних царств на берегах твоих.

Где Греции и Рима дни былые?

Где Карфаген? Ты омывало их

Во времена свободы золотые,

В тяжелые года тиранов злых.

Ты видело могучих царств паденье,

Теперь они – наследье стран чужих.

Одно лишь ты не знаешь измененья,

Твой так же светел лик, как в первый день творенья.

CLXXXIII.

Ты в час грозы умеешь отражать

Лик Божества. В затишья ль миг спокойный,

Когда зефир твою волнует гладь,

Иль ураган поднимет рев нестройный, —

Среди ль холодных льдов, в стране ли знойной

Свои ты волны мрачные стремишь, —

Всегда, везде – ты Бога трон достойный.

Ты чудища на дне своем родишь

И, покоряя все, ты грозно вдаль летишь.

CLXXXIV.

Я мальчиком еще с тобой сдружился.

Любил волне отдаться, чтоб она

Несла меня… С прибоем я резвился;

Когда ж пред близкой бурею волна

Вдруг пенилась, бурлива и темна, —

То хоть тревога в сердце проникала,

Она была все ж прелести полна…

И как ребенка, ты меня качало

И гриву волн твоих рука моя ласкала.

CLXXXV.

Окончен труд. Умолкнул лиры звон,

Вдали чуть слышным эхом замирая.

Рассейся же, о мой волшебный сон,

И лампа гаснет пусть моя ночная.

Хотелось бы, чтоб ярче песнь живая

Струилася… Но что жалеть о ней?

Уже не та теперь мечта былая,

Уж призраки бледнеют прежних дней,

Огонь фантазии уже горит слабей.

CLXXXVI.

Итак – прощайте. Близкую разлуку

Я задержу приветствием своим,

Но на прощанье крепко жму вам руку.

Коль вы бродили с путником моим,

Коль мысль, порою брошенную им,

Хоть раз один потом вы вспоминали, —

Не даром брал свой посох пилигрим:

Останутся при нем его печали,

А вы в речах его благой урок познали.