Чайльд Гарольд - [34]

Пока не развернем мы шире их,

Пока наш робкий дух не встрепенется…

Тогда лишь гордый храм обзору поддается.

CLIX.

Блеснет здесь свет в сознании твоем,

И – больше, чем простое удивленье

Или восторг пред славным алтарем,

Иль пред великим чудом умиленье, —

Сильнее, чем талантом восхищенье,

Дотоль еще невиданным землей, —

Вкусишь ты здесь источник вдохновенья,

И, черпая песок в нем золотой,

Поймешь ты весь простор идеи неземной.

CLX.

Вот Ватикан. Взгляни, как близ дворца

Там Лаокон в мученьях погибает.

И смертный ужас, и любовь отца

С бессмертным он терпением сливает.

Борьба кипит… Но тщетно напрягает

Свои усилья бедный Лаокон, —

Живая цепь сильней его сжимает,

За мукой страшной муку терпит он.

И замирает в нем за стоном тяжкий стон.

CLXI.

Иль посмотри на изваянье это:

Не выпуская лука своего,

Стоит он, бог поэзии и света,

Как воплощенье солнца самого.

Победой дышит гордый лик его,

Уже летит пучек перунов мстящих.

Все выдает в нем сразу божество:

Презрение и мощь в ноздрях дрожащих

И ярких молний блеск в его очах грозящих.

CLXII.

И кажется, те дивные черты

Создали грезы нимфы одинокой,[234]

Влюбленной нимфы сладкие мечты

О юном боге, там, в стране далекой.

Мечтать об этой красоте высокой

Могли бы мы лишь в миг, когда в сердцах

У нас горит бессмертья луч глубокий,

Когда, блестя, как звезды в небесах,

Сольются мысли все в божественных чертах.

CLXIII.

Коль с неба пламень сердца сокровенный,

Похитил нам отважный Прометей,

То этот долг ваятель вдохновенный

Уж отдал небу статуей своей.

Поэзии исполнено все в ней,

И, кажется, задумано богами

Бессмертное создание людей.

Нетронутый бегущими годами,

Огнем рожденный бог досель стоит пред нами.

CLXIV.

Но где ж теперь мой верный пилигрим,

Герой моих свободных песнопений?

Что ж медлит так приходом он своим?

Нет, не придет он, лиры добрый гений,

Бледнеет он с толпой своих видений

И свой прощальный вздох в стихе нам шлет.

Но коль он жив среди земных творений,

Оставь его… Он все равно умрет,

И ночь небытия печаль его возьмет.

CLXV.

Все в хаосе том мрачном утопает,

И тени, и тела. На все кругом

Он свой покров туманный расстилает;

Все кажется нам призраками в нем,

И исчезает в облаке густом

Земных лучей непрочное сиянье,

И гаснет слава… Но во мраке том

Виднеется вдали ее мерцанье.

Печальный этот свет приносит нам страданье

CLXVI.

И заставляет жадный взор вперять

В немую мглу. И все мы знать желаем,

Что нас должно за гробом ожидать,

Когда мы прах свой жалкий покидаем.

И мы о славе суетной мечтаем,

Хоть знать о ней не будем ничего.

Но счастье в том, что навсегда бросаем

Тогда мы бремя сердца своего,

Не будет литься впредь кровавый пот его.

CLXVII.

Но чу! Из тьмы ночной мы услыхали

Неясный ропот, заглушенный стон.[235]

Понятен этот тяжкий вздох печали,

Коль весь народ несчастьем поражен.

Земля разверзлась. Мрак со всех сторон…

Но средь толпы видений бестелесной

Одною тенью взор наш восхищен:

То бледный образ матери прелестной,

К груди прижавшей сына с ласкою небесной.

CLXVIII.

О где ж ты, отпрыск славных королей?

Надежда наций! Иль тебя не стало?

О, почему же смерть косой своей

Взамен тебя сразить не пожелала

Тех, чью главу любовь не осеняла?

Ты умерла в печальный час ночной,

Когда над сыном сердце истекало

Горячей кровью… Унесла с собой

Ты радость и мечты своей страны родной.

CLXIX.

Ведь без вреда крестьянка молодая

Рождает сына. Ты же умерла

Во цвете лет, любовь вокруг вселяя.

И нет души, чтоб слез здесь не лила,

Какой бы хладной раньше ни была.

Тебя оплачет скорбная Свобода, —

Ты радугу ей светлую дала.

А бедный твой супруг… Зачем Природа

Соединила вас для одного лишь года?

CLXX.

Как груб он, белый холст одежд твоих.

Плод брака твоего – лишь прах холодный…

Нет златокудрой дочери в живых,

Любимицы Британии свободной.

Надеждами был полон дух народный,

Мечтали мы, для счастия детей,

Что милый сын принцессы благородной

Взойдет на трон… Он был для всех очей

Как светлый луч, и вдруг – исчез во тьме ночей.

CLXXI.

Мне больше жаль британцев сиротливых,

А не ее: непрочен фимиам

Любви народной; ложь придворных льстивых

С младенчества привычна королям;

И лести звон приятен их сердцам,

Пока народ не потерял терпенья…

Рок изменяет в счастье сыновьям,[236]

Он бросит гирю в чашу – в то ж мгновенье

Вдруг постигает власть нежданное крушенье.

CLXXII.

Таков быть мог ее удел земной.

Нет, сердце мысль о том не допускало:

Она сияла благостью, красой,

В величии, – она врагов не знала.

Как быстро смерть ее от нас умчала,

Как много уз порвала вдруг она!

Скорбь молнией сердца нам пронизала.

От короля до нищего, страна

Как громом смертью той была потрясена.

CLXXIII.

Вот дремлет Неми средь холмов лесистых[237]

И буйный вихрь, что дубы с корнем рвет

И гонит волны из брегов скалистых,

И пеной их до неба достает, —

Тот гневный вихрь до Неми не дойдет.

На озере спокойна гладь немая,

Его струи ничто не шелохнет

И спит оно, как ненависть глухая,

Иль как змея, на солнце кольцами блистая.

CLXXIV.

Альбано плещет меж соседних скал;

Вот Тибр сверкает лентой предо мною,

И омывает моря синий вал

Брег Лациума дальний… Песнь про Трою

Там загорелась яркою звездою.

Направо вилла: Туллий находилъ

В ней тишину, наскучив суетою.

А там, где кряж полнеба обхватил,

Измученный поэт в прелестной мызе жил.