Чайльд Гарольд - [30]

Мы душим, мрак боясь рассеять на земле.

ХСІV.

А люди все, в убожестве беспечном

Из рода в род, сквозь длинный ряд веков

Бредут, гордясь ничтожеством сердечным.

В сынах живет безумие отцов, —

Наследие, достойное рабов.

Они порой в борьбе изнемогают,

Но лишь не для свободы, – для оков;

Друг друга кровь на сцене проливают

Где листья их родных побегов увядают.

ХСV.

Религии я не коснусь совсем.

С Творцом своим душа в ней может слиться.

Я говорю о том, что видно всем,

Что пред глазами каждого творится:

О том ярме, что на плечи ложится, —

О кознях тирании. Ведь она

Теперь того изображать стремится,

На троне кем была потрясена.

Увы, не этим лишь рука его славна…

XCVI.

Иль никогда уж гнет цепей народных

Не будет сброшен доблестным бойцом?

Иль нет сынов свободы благородных,

Как тот герой, на берегу крутом

Колумбии, когда она с мечом

Явилась нам, как новая Паллада

О, Вашингтон! Ужель геройство в нем

Родил лишь лес да говор водопада?

Ужель подобного у нас не скрыто клада?

XCVII

Но Францию вид крови опьянил.

Она поток дел черных извергала,

И этот миг свободу погубил.

Меж миром и мечтой – стена восстала,

Толпа убийц ее сооружала.

Последний акт трагедии помог,

Чтоб грубая рука весь мир сковала,

И рабство мнет душистый наш венок;

И – худшее из зол, – вновь цепи шлет нам рок.

XCVIII.

Мужай, Свобода! Ядрами пробитый,

Твой поднят стяг наперекор ветрам;

Печальный звук твоей трубы разбитой

Сквозь ураган доселе слышен нам.

Цветов уж нет. Уж по твоим ветвям

Прошел топор, и ствол твой обнажился,

Но жизни сок еще струится там.

Запас семян под почвой сохранился,

И лишь весна нужна теплей, чтоб плод родился.

ХСІХ.

Есть башня грозная.[214] Уж с давних пор

Она свою твердыню возвышает,

И вражеский не страшен ей напор.

Стенных зубцов уж многих не хватает;

Их листьями нарядно убирает

Тысячелетний плющ, дитя времен.

Что человек об этой башне знает?

Какой здесь перл бесценный сохранен?

Здесь женщина одна вкушает хладный сон.

С.

Но кто ж она, чей склеп – дворец прекрасный?

Была ль она прелестна и скромна,

Иль королю была подругой ясной,

Иль более, – патрицию жена?

Каких героев ветвь ей рождена?

Где дочери, ей равные красою?

Как умерла, любила как она?

Ее судьба едва ль была простою:

Кто из толпы мог лечь под кровлею такою?

CI.

Она любила ль мужа своего

Или чужих мужей она любила?

И древний Рим ведь не избег того…

Суровый вид Корнелии хранила,

Иль как царица ветреная Нила

Была резва? Любила ль легкий смех?

Поднять свой голос сердцу ль допустила,

Бежала ли мучительных утех

Она земной любви – зла худшего из всех?…

CII.

Иль в юности ее взяла могила

И, каменной гробницы тяжелей,

Ее печаль безвременно сразила;

И красота уж изменяла ей,

И смерть была на дне ее очей…

Смерть в юности! Дары небес в ней скрыты!

Но лил закат ей золото лучей,

Румянцем ярким вспыхнули ланиты…

Багрянцем осени деревья так покрыты.

CIII.

Иль смерть пришла на склоне мирных лет

И умерли вокруг друзья, родные,

И красоты ее завял уж цвет. *

Засеребрились пряди кос густые,

Напоминая ей про дни былые,

Когда весь Рим сводил с ума их вид.

К чему ведут мои мечты пустые?

Здесь римлянка Метелла мирно спит,

Про скорбь супруга нам сей памятник гласит.

СІV.

Мне кажется, и почему – не знаю,

Знавал я ту, что спит здесь вечным сном;

И прежнее я вновь припоминаю.

Ко мне слетают грезы о былом,

Как музыка… иль нет, как вешний гром,

Когда он вдаль несется, замирая.

Ах, сесть на камень, затканный плющем

Пока мечта не вспыхнет золотая,

Обломки прошлого чудесно оживляя.

CV.

Пока она не выстроит ладью,

Собрав осколки досок меж скалами, —

Ладью надежды. Море! Мощь твою

Я вновь узнал бы. Спорил бы с валами,

С прибоем злым, с седыми бурунами

У берега, где счастье прежних лет

Схоронено… Когда б на брег волнами

Ладью мне вынесло, – пути мне все же нет;

Нет родины, надежд… Лишь здесь их слабый след.

СVІ.

Пускай же вкруг меня ревет стихия,

Будь музыкой мне, дикий вой ветров!

Его умерят ночью крики сов;

Из сумерек, где гнезда их родные,

Доносятся их голоса глухие…

Чу! С Палатина крик несется их,

Там светятся во тьме глаза их злые,

Как паруса там крылья птиц ночных…

Что наши горести? Молчу я о своих…

CVII.

Плющ, кипарис, цветы с травою сорной

Смешались там. Дворцов печальный прах;

Колонн обломки; арки след узорной;

Разрушенные фрески на стенах,

Там, под землей, во влажных погребах,

Где совам лишь люба их мгла сырая…

Купальня, храм, – что жило в сих камнях?

Мы знаем лишь: здесь билась жизнь иная…

Взгляни на Палатин. Прочна ли власть земная![215]

CVIII.

В судьбе народов мудрый скрыт урок.[216]

Там следуют чредою постепенной

Свобода, слава, роскошь и порок, —

И варварство, как горестный итог.

Пред вами лист истории вселенной,

Читайте ж в нем. Все радости земли

Здесь тиранией собраны надменной,

И чувства все утеху здесь нашли.

Но нужно чтоб сюда вы ближе подошли.

СІХ.

Уместно здесь рыдать иль восхищаться,

Уместен смех. И человек, смущен,

Не знает сам, лить слезы иль смеяться.

Поддерживать тот холм был принужден

Всю пирамиду славы, царств, времен, —

И солнце здесь сиянье занимало…

Таков он был, мишурной славы трон;

Где ж золото, что раньше здесь блистало,

И что с надменными строителями стало?[217]

СХ.

Не будет Туллий столь красноречив,

Как сломанной колонны вид печальный.[218]