Чайковский - [29]

Петр Ильич последний раз спустился по мраморной лестнице и вышел из здания. Тяжелая массивная дверь захлопнулась за ним. Он остановился и огляделся: вокруг вроде бы так же спешили люди, справа, на Невском, с грохотом мчались экипажи. На красивых, выхоленных конях гарцевали в блестящих мундирах праздные гвардейские офицеры. Город жил своей привычной жизнью. Только у него привычная жизнь кончилась…

Будущий композитор медленно шел по главному проспекту столицы в сторону Невы. От Казанского собора он свернул направо и вскоре вдоль канала вышел к Мойке, где высилось здание консерватории, расположившейся в бывшем особняке Демидова.

Он неторопливо шел по весеннему городу, в который раз стараясь предугадать последствия сделанного шага. Майское солнце и какая-то особая свежесть, исходящая от освободившейся от льда Невы и ее многочисленных притоков и каналов, наполняла воздух и придавала мыслям удивительную ясность. Через неделю настанет его день рождения — двадцать третий по счету. Это много или мало? Наверное, немало… Ведь его кумир — Моцарт — совсем в юном возрасте своими выступлениями вызывал всеобщее изумление, а семилетний Бетховен уже создавал свои первые сочинения. Десятилетний Шопен давал открытые концерты, а его учитель, Антон Рубинштейн, в одиннадцать лет выступал за рубежом! Было над чем подумать… Но молодой Чайковский верил в свое предназначение, надеялся, что самоотверженный и неустанный труд в конце концов компенсирует время, потраченное на юриспруденцию и на бездумное времяпрепровождение. И не ошибся. Пройдут годы, и именно он, по словам его друга Лароша, станет примером «выдающегося композитора, начавшего так феноменально поздно».

Он мечтал о сочинении музыки еще с детства. Но теперь, окончательно избрав свой путь, он, вероятно, думал о своем призвании иначе, проще — не как о возвышенно-абстрактном служении искусству, а как о большой и трудной работе к вящей славе Отечества, которое было ему бесконечно дорого. Потому-то еще в период мучительных раздумий и сомнений, за полгода до этого первого свободного от службы дня, он писал сестре: «Не подумай, что я воображаю сделаться великим артистом, я просто хочу только делать то, к чему меня влечет призвание; буду ли я знаменитый композитор или бедный учитель — но совесть моя будет спокойна, и я не буду иметь тяжкого права роптать на судьбу и на людей».

Глава VIII ПЕТЕРБУРГСКАЯ КОНСЕРВАТОРИЯ ПЕРВЫЕ СИМФОНИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ КАНТАТА «К РАДОСТИ»

— А Петя-то, Петя! Какой срам! Юриспруденцию на гудок променял! — гневно воскликнул дядя будущего композитора Петр Петрович, «дядя самых честных правил», семидесятилетний генерал в отставке, который не мог найти никакой логики в столь нелепом, на его взгляд, поступке племянника. Не поняли этого шага и многие другие знакомые Чайковского. Но решение Петра Ильича было непоколебимо.

После отставки занятия музыкой — в консерватории и дома — целиком поглотили Чайковского. Родные часто глубокой ночью заставали его за столом или у инструмента. Постоянно бывал новоявленный слушатель консерватории на репетициях новой оперы Серова «Юдифь» в Мариинском театре. Учащиеся консерватории имели свободный доступ в зал театра и могли воочию увидеть, как постепенно, день за днем, воплощался на сцене этот монументальный пятиактный спектакль. Чайковский присутствовал практически на всех репетициях и знал оперу наизусть. Поэтому, когда после премьеры новый знакомый Петра Ильича, баритон Богомир Корсов, попросил его сделать нотную запись монолога Юдифи, он с легкостью записал его по памяти. Но вместе с вокальными партиями главных героев молодому музыканту запомнились и наполненные драматизмом музыкально-сценические фрагменты романтического оперного спектакля, впечатляющие оркестровые эпизоды, героический пафос музыки, написанной Серовым не без влияния мейерберовской большой так называемой исторической оперы, с которой сам Чайковский познакомился два года назад в Париже. Многое в этом жанре, пользовавшемся тогда небывалым успехом, было поверхностным, чрезмерно театрализованным, поражало мишурным блеском, но сочинение Серова нравилось ему. «Опера была впервые дана в мае 1863 года в чудесный весенний вечер. И вот наслаждение, доставленное мне музыкой «Юдифи», всегда сливается с каким-то определенным весенним ощущением тепла, света, возрождения», — вспоминал он позже.

Действительно, для молодого Чайковского, всего несколько недель назад оставившего чиновничью службу, эта весна стала временем опьяняющей свободы и пока ничем не омраченной радости бытия. Хотя именно в это время Илья Петрович оставил пост директора Технологического института и вышел на пенсион. Материальное благополучие семьи Чайковских кончилось. Из просторных директорских апартаментов при институте пришлось переехать на второй этаж четырехэтажного дома на углу Загородного проспекта и Лештукова переулка. Здесь в маленькой, бедной квартирке расположились отец и братья-близнецы; Петру Ильичу досталась узенькая комната в одно окно. Однако, всем на удивление, ни Илья Петрович, которому тогда перевалило за семьдесят, ни его двадцатитрехлетний сын, столь «неразумно» оставивший государственную службу, ни в чем друг друга не упрекали. Наоборот, их взаимная поддержка была очевидна. Через пятнадцать лет Петр Ильич с восхищением писал: «Не могу не умиляться при воспоминании о том, как мой отец отнесся к моему бегству из Министерства юстиции в консерваторию… Хотя отцу было больно, что я не исполнил тех надежд, которые он возлагал на мою служебную карьеру, хотя он не мог не огорчаться, видя, что я добровольно бедствую ради того, чтобы сделаться музыкантом, но никогда, ни единым словом он не дал мне почувствовать, что недоволен мной; он только с теплым участием осведомлялся о моих намерениях и планах и ободрял меня всячески».