РАЗМЫШЛЕНИИ У ПОРТРЕТА
(ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ)
В Москве, в Третьяковской галерее, среди шедевров русской живописи почти целый век экспонируется ставший всемирно известным портрет Петра Ильича Чайковского кисти Н. Д. Кузнецова. Запечатленный на полотне образ привлекает к себе внимание не только достоверностью изображения, но и психологическим проникновением художника в чувства и мысли гениального мастера. Сам композитор, оценивая это произведение, отмечал: «Художник Кузнецов написал в Одессе удивительнейший портрет мой»; «…по экспрессии, жизненности, реальности он, если не ошибаюсь, в самом деле замечателен».
Нет, это не парадный портрет, где исполненный достоинства герой лицом и эффектной позой стремится выразить успех, благополучие и уверенность в себе. Перед нами, в обыкновенном партикулярном платье, стоит, опершись рукой на лежащую на столе рукопись, человек с задумчивым и усталым взглядом. Сосредоточенный и печальный взгляд, так мастерски переданный художником, свидетельствует о богатом духовном мире, о постоянной душевной тревоге и напряженности, сопутствовавших герою в течение всей жизни. Широкий лоб словно бы скрывает глубокие размышления о вечности мироздания, о жизни и смерти, добре и зле, роковых превратностях судьбы, о своем гражданском и человеческом долге перед народом и родной землей.
Если не знать возраста композитора, то можно не обратить особого внимания на белые как снег волосы. «…Я совершенно сед и старообразен…» — невольно всплывают в памяти строки, написанные им еще за пять лет до создания портрета. Когда же композитор позировал художнику, ему исполнилось лишь пятьдесят три года. В таком возрасте многие только вступают в пору душевного и творческого подъема, а он в это время размышлял над своей последней симфонией. И не удивительно, что мастер, воспроизводя его облик, не только воссоздал полный внутреннего напряжения образ композитора, но непреднамеренно и неосознанно запечатлел его у роковой черты. Словно бы полный неясных предчувствий, музыкант мысленно подводит итог своего жизненного пути: «…мне кажется, что я покончил свою роль».
Не потому ли Шестая симфония звучит как реквием, символ уходящей жизни? Что привело его в конце пути к созданию столь трагического сочинения?
Если проследить жизнь композитора в музыкальном искусстве, то такой итог мог быть вряд ли закономерен. Пожалуй, даже наоборот: к середине XIX века сложились благоприятные предпосылки для развития эстетического мировоззрения и творческой инициативы нового поколения служителей искусства — писателей и поэтов, художников и скульпторов, музыкантов-исполнителей и композиторов, — кому выпал жребий завершить яркую художественную панораму своего века.
Чайковский родился в ту пору, когда возрожденные через столетия мудрые и возвышенные сочинения Баха стали признанными шедеврами; когда оратории Генделя и оперы Глюка обошли сцены всех европейских столиц, а полные глубины и изящества симфонии Моцарта навсегда увековечили его светлый гений; когда во всех крупных странах Европы уже прозвучала Девятая симфония Бетховена — величественный монумент торжеству человеческого духа. Тогда не только сформировался фундамент европейской музыкальной классики, ее гуманистические и художественно-эстетические принципы, но и значительно усовершенствовался и обогатился инструментарий, окрепло и интенсивно развивалось исполнительское искусство: музыкально-театральное, камерно-инструментальное, вокальное, хоровое и симфоническое. Па смену великим мастерам музыки, которых дал миру XVIII век, росла и творчески мужала целая плеяда выдающихся композиторов, родившихся в первой половине XIX века и двинувших музыкальное искусство далеко вперед по пути романтического восприятия жизни: Берлиоз и Вагнер, Шопен и Мендельсон, Верди и Бизе, Брамс и Мейербер.
Всего за четыре года до рождения П. И. Чайковского в России, на сцене петербургского Большого театра, в 1836 году состоялась премьера оперы Глинки «Жизнь за царя», гениальная увертюра которой стала как бы увертюрой ко всей русской музыкальной классике. Уже утверждал свое творческое имя Даргомыжский, делал первые шаги в музыке Серов. Тогда же, в 30–40-е годы, появились на свет современники Чайковского — Балакирев и Бородин, Мусоргский и Римский-Корсаков, — ставшие основателями русской композиторской школы, известной под символическим названием «Могучей кучки». Вместе с ними Чайковскому суждено было стать продолжателем заветов основоположника отечественного музыкального искусства — Глинки, которому они поклонялись всю жизнь.
Впитав достижения предшествующих поколений музыкантов, Чайковский при жизни достиг поистине мировой славы, сумев сполна выразить и донести до слушателей новаторскую сущность своего композиторского дара. Поэтому не здесь — не в области художественного самовыражения личности — надо искать причины появления столь трагических страниц в творчестве гениального музыканта.
Несомненен духовный подъем и творческий взлет в музыке, в других сферах искусства. Совсем иная атмосфера царила в общественно-политической и социальной жизни Европы, и особенно в России. Объявленная в 1861 году «свобода» — отмена крепостного права — не изменила беспощадной сущности самодержавия. Мало что изменилось и позже. В конце семидесятых годов Чайковский писал: «Мы переживаем ужасное время, и когда начинаешь вдумываться в происходящее, то страшно делается… Счастье тому, кто может скрываться от созерцания этой грустной картины в мире искусства. К сожалению, в настоящее время я не имею возможности посредством работы забыться и скрыться». Но ведь именно в это время жил и воплощал в звуках свои мечты и думы, скорбь и страдания великий русский композитор, ибо, по собственному признанию, в своих сочинениях являлся таким, каким его сделали воспитание, обстоятельства, свойства его времени и его страны. И не удивительно, что современники Чайковского называли его «выразителем своей эпохи».