Чаткальский тигр - [144]

Они долго сидели, беседуя. А Гулгун пошла на летнюю кухню помогать жене Юсуфджана-ака готовить ужин.

* * *

Гулгун с каждой неделей становилось все труднее двигаться. Лежала бы целыми днями дома не шевелясь. Благо, в отпуске себе это можно позволить. Но зная, что как раз в таком состоянии ей необходимо как можно больше ходить, она по нескольку раз в день наведывалась в амбулаторию, а то отправлялась пешком на плотину. Обратно ее подвозил кто-нибудь на машине.

В последнее время Гулгун сделалась задумчивой, вздрагивала от малейших звуков. В глазах появилось беспокойство. И однажды она призналась Караджану, что ее тревожит: «Хочу к маме. Мне трудно без нее. Когда она рядышком, я ничего не боюсь…» — «Если тебе так хочется, я сам отвезу тебя в кишлак», — ответил Караджан и в тот же день купил билет на самолет — с расчетом, что они вылетят в пятницу вечером, а в воскресенье он вернется обратно. Однако ночью накануне вылета Гулгун почувствовала себя неважно. Пришлось вызвать «скорую помощь». Ее увезли в родильный дом. Караджан, поехавший вместе с нею, до утра ходил взад-вперед под окнами больницы, не находя себе места. Уже на рассвете на втором этаже распахнулось окно. Высунулась медсестра в белом халате и, повертев головой из стороны в сторону, отыскала взглядом Караджана и сказала негромко:

— Сын! У вас сын! Поздравляю!

Караджану захотелось подпрыгнуть и поцеловать эту женщину за добрую весть. Он чмокнул свои ладони и помахал ими, посылая ей воздушные поцелуи. Словно окрыленный, почти бегом кинулся он со двора роддома. Сияющий, явился прямо в штаб и с порога сообщил о своей радости Инамджану и машинистке, что-то печатавшей под его диктовку. Через несколько минут новость облетела всех. Шоферы-джигиты сдвинули два письменных стола, застелили газетами, поставили несколько бутылок шампанского, насыпали груду яблок, гранат, шоколадных конфет. Произносились тосты один другого витиеватее — в честь нового жителя Земли.

Некоторое время спустя, изрядно охмелевший Караджан сказал Инамджану: «Вы-то хоть не пьяный, дружище? Нет? Тогда оставайтесь в штабе. А я вышел из строя, мне лучше отправиться домой…»

Караджану пришлось выйти к главной дороге, поскольку в такой светлый час не удержался от выпивки и его шофер. На попутной машине Караджан доехал до Кораскона. Распахнул обе створки калитки и вошел во двор председателя, шатаясь, с песней.

— Э-э, до чего же вы веселенький сегодня! — сказал Юсуфджан-ака, впервые увидевший своего жильца в таком состоянии.

— Раис![14] Наш уважаемый раис! — Караджан, пошатываясь, подошел и обнял его. — Знаете ли… Я удостоился сына!

— Ну-у-у! Поздравляю! — Юсуфджан-ака обеими руками потряс его жесткую ладонь. — Да будет щедра к нему жизнь! Пусть он будет бохадиром[15], похожим на вас!

— У меня сын! Моя верная, моя бесценная жена родила мне сына! Вы только что сказали, чтобы он у меня стал бохадиром? Так вы сказали? Так пусть же, раис-бува, будет по-вашему, назовем его Бохадир! Мне это имя нравится.

В тот же день почти все корасконцы узнали о причине необычайного ликования инженера, и до поздней ночи к нему приходили аксакалы с поздравлениями.

XXXVI ТИГР НЕ ОТСТУПИТСЯ ОТ ТРОПЫ, МУЖЧИНА — ОТ СЛОВ

Видно, правду говорят, что добрый человек и о добрых делах первым узнает. Как бы то ни было, а в тот день Инамджану случилось прийти в штаб стройки первым. В пустом и длинном еще сумеречном коридоре гулко простучали его шаги. Он открыл дверь в кабинет начальника и вошел. Было прибрано. Значит, уборщица еще с вечера навела порядок. Инамджан послюнявил палец и перевернул листок на настольном календаре — 197… год, 28 октября. И тут увидел телеграмму. Лежит себе на краешке стола.

«Наманганская область. Штаб стройки Чартакской плотины. Инженеру Мингбаеву. Дорогой, от души поздравляю награждением орденом Ленина. Приглашаетесь на торжественный митинг, посвященный окончанию строительства и сдаче в эксплуатацию Чарвакской ГЭС. Садовников».

Сообщение было столь неожиданным, что Инамджан, лишь перечитав трижды, постиг его смысл. Почтальон Довдир-мирза, наверное, принес телеграмму поздно вечером и, никого не застав, оставил на столе.

Инамджана, как и всякого наманганца, даже маленькая радость могла растрогать до слез, а пустяковая неприятность ввергнуть в пучину горя. А тут такое! Он опрометью кинулся во двор. Схватил велосипед, прислоненный к стене, разбежался и с ходу впрыгнул в дребезжащее седло. И, как говорится, еще суфи не успел свершить омовения перед утренним намазом, он, изо всех сил скрипя педалями, уже въезжал в Кораскон. Промчался вдоль узкой каменистой улочки, свернул вправо, спрыгнул с велосипеда и, уподобясь тореадору, схватившему быка за рога, с трудом удержал его за руль, гася инерцию. Румяный от быстрой езды и возбуждения, с трудом переводя дух, ворвался во двор председателя, у которого квартировал его начальник.

Караджан как раз пил чай на айване. Скрестив ноги, сидел на курпаче за хонтахтой, набросив на плечи бекасамовый полосатый халат, и держал на коленях уснувшего сына. Увидев заместителя, выпрямился, отставив в сторону пиалу, и подался навстречу ему — во взгляде тревога. Из комнаты появилась Гулгун. Перешагнув порог, остановилась как вкопанная. Ее лицо сразу же стало бледным. Непривычно было видеть Инамджана у себя в такую рань.