Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ - [42]
Букетик ландышей потерял свою свежесть, и она разглядывала его с грустью, не понимая, что с ним теперь делать, впору выбрасывать. Недолго думая, открыла сумочку и бережно положила в боковой кармашек, стараясь не повредить ни один тонкий стебелёк с кистью поникших белых цветочков. Вспомнила, как раньше сохраняла на память любую полюбившуюся веточку – прокладывала тонкой пергаментной бумагой и засовывала в первую подвернувшуюся папину толстую учёную книгу. Наверно, всё так и осталось храниться в его библиотеке, стоит только поискать. Захлестнуло невыносимое одиночество. Оно давно следовало за ней по пятам, и Летиция спасалась, насколько хватало сил, погружаясь в работу, театры, книги… У неё неплохо получалось, и она почти научилась прятаться от одиночества и заодно от самой себя. Никогда не забудет, как отец запрещал плакать по матери: «Не дай себе утонуть в печали! Маму не вернуть».
Как ему удавалось переносить такую горькую утрату, ещё и на склоне лет, когда ничто не может заменить женщину, которая прошла всю жизнь рядом, разделяя радости и тревоги? Он был глубоко верным человеком, и Летиция всегда знала: маму он любил больше всего и всех на свете, больше своего призвания, больше её, своей единственной дочери, пусть это и совсем разные чувства. Если бы не мама, он бы прожил ещё. Скорее всего, не захотел.
Троллейбус подкатил к Дому книги и, кряхтя, остановился. Немного похолодало, и она, застёгивая на ходу вязанный жакет, побежала через переход к Казанскому собору. В квартире стояла тишина, к которой она никак не могла привыкнуть. Иногда ощущала её особенно остро, понимая, что за этой тишиной скрывается пустота. Пустота была несговорчива и нагло выглядывала из каждого знакомого уголка, предчувствуя свою окончательную победу. Объединившись с одиночеством, они бесстыдно праздновали свой триумф, и ей казалось, что теперь они и есть настоящие хозяева старой квартиры на канале Грибоедова с видом на Банковский мостик.
Летиция растерянно ходила по квартире, пыталась взять себя в руки, но сейчас это казалось почти невозможным. Слёз не было, только отчаянное желание вырваться из замкнутого круга сомнений и страхов. Она уже больше десяти дней не созванивалась с Аллой Сергеевной. Обычно та звонила сама – Летиция не решалась, это выглядело бы заинтересованно, тем более теперь, когда там постоянно проживает Таня и, скорее всего, Алле Сергеевне просто не до неё. Иногда сильно раскаивалась, что не смога понять Петю и не дала ему ни единого шанса. Так разве такое можно понять?! И неизвестно, что бы это решило…
Вдруг стало совсем неспокойно, захотелось поскорее дожить до утра, отпроситься с работы и укатить первым поездом в Москву, к Михаилу. Приехать и просто сказать, что она решилась и с радостью исчезнет из этого города раз и навсегда. Это было бы абсолютно правильно. В любом случае, надо лечь спать и обо всём подумать завтра, спокойно и без эмоций.
Рано утром позвонил Михаил.
– Не мог заснуть всю ночь… Обычно сплю в поезде как убитый… Ты как?
– Хорошо, – Летиция спросонья чуть не начала рассказывать, как ей вчера захотелось всё бросить и приехать, но не стала. Она ещё ничего не в силах понять и ни к чему не готова. Надо совсем немного времени, и придёт осознание, что однажды необходимо изменить всё, к чему ты привык и что было так дорого. Пора прощаться с тем, что безжалостно возвращает в прошлое.
«Петя, Петя! Что же ты наделал… Такую кашу заварил!» – причитала Летиция, собираясь на работу и застёгивая на шее мамину жемчужную ниточку.
Жизнь Петра Алексеевича наконец-то наполнилась смыслом, и теперь именно он полностью отвечал за Танечку. Эта постоянная борьба против своего бесправного положения закончилась. Он и выглядеть стал гораздо лучше – ушли бесконечные мотания и страх очередного недовольства со стороны Светы. Он теперь официальный отец.
С фамилией и переводом в другую школу решили повременить – Алла Сергеевна настояла. И так для ребёнка большая нагрузка, столько перемен! Таня частенько приезжала к маме и даже встречала её из роддома вместе с папой. Пётр волновался не меньше Олега, вспомнил себя, когда почти восемь лет назад вот так же топтался, не находя места, в ожидании младенца.
Олег был не похож на себя – бледный и уставший, словно не спал последние дни. Светлана Спиридонова, напротив, выглядела отлично и олицетворяла само счастье и уверенность в завтрашнем дне. Такую Свету Пётр Алексеевич никогда не знал, но было совсем не обидно – давно понял, что не смог бы полюбить эту женщину, не для него она создана. Это жизнь, сама не ведая, связала их крепким узлом и, наверно, никогда уже не отпустит. Судьба!
Петру было удивительно, как в Светлане всё разом изменилось и что вполне цивилизованно всё приняла. Им больше нечего делить, да и Олег поступил как настоящий мужик, не каждый на такое способен. Пётр был беспредельно благодарен Олегу, и казалось, он обрёл друга, который находил ему оправдание и считался с его нерешительностью и слабостью, этакое великодушие. Но это ничуть не задевало Петину гордость, а наоборот, поддерживало и придавало сил.
Пять новелл о жизни и любви, уводящих читателя в тайный мир желаний и запретных эмоций героев нового времени, в которых каждый может с легкостью узнать самого себя. Об авторе: Ирина Оганова не просто известный искусствовед и популярный Instagram-блогер. Эта яркая и стильная женщина обладает удивительным талантом прозаика. Она создает живые истории человеческих взаимоотношений, растворяющиеся в стремительном марафоне современности – драматические этюды встреч и расставаний, полуразмытые питерским дождем.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.