Частное расследование - [22]

Единственное — этот перенос в пространстве— мгновенный, на полтыщи километров? Он тоже может быть документально подтвержден: он в Киеве. Имеет на руках билет в Москву. Зарегистрируется в списке пассажиров. Все это проверяется — не галлюцинация ли? Что это, как не доказательство? Зачем еще понадобилось бы духам перенести его сюда? Одна лишь цель: наглядно убедить. Нос утереть. Ему, Турецкому. И подчеркнуть, что, заключив с ними договор — а разговор на кладбище конечно же носил характер договора и имел силу договора… Так вот, они перенесли его в Киев, просто чтобы подчеркнуть: договор, схожий с продажей души дьяволу, вполне серьезен, и если он попытается вильнуть, сойти с предложенной им же самим стези, то они ему… Тут же, конечно! Мало не покажется.

— Произвел посадку рейс 4361, следовавший по маршруту Киев — Москва…

Во Внуково Турецкого встречали Марина, вполне здоровая Настя и вполне довольный жизнью Рагдай.

Естественно, Марине он позвонил еще вчера вечером из Киева прямо в реанимационный блок инфекционного отделения Первой Градской. Учитывая экстраординарность ситуации, ее позвали к служебному телефону.

Рагдай же сам нашел дорогу от Истряковского кладбища до инфекционного отделения Первой Градской, что, впрочем, даже учитывая его необыкновенный для обычной собаки ум, являлось странным, весьма примечательным фактом: ведь собаки, как говорят канадские индейцы, не чуют банши. Как пес нашел дорогу? И почему в больницу? У него не спросишь…

Мимо такси мелькали ели и березы. Всем было хорошо. Рагдай извертелся на заднем сиденье, — не мог нарадоваться тому, что хозяин вернулся.

— Ох, до чего же Рагдай вас любит! — восхитилась Настя. — Вы его маленьким взяли?

— Нет. Мы познакомились, когда ему было три года. Он жил сначала у других хозяев, заболел чумкой, — и они привезли его усыплять. А я случайно, по службе, оказался в ветеринарной лечебнице, ну и забрал его— из пакости. И удалось — выходил! Хотя это чудо, конечно.

Настя обняла собаку за шею, прижала к себе.

— Зря я об этом, — мелькнуло в мозгу у Турецкого. — Мне теперь надо запомнить, зарубить себе на носу, что я всегда проходил мимо больных животных, мимо птиц с перебитыми крыльями. Надо внимательно следить за своим языком. Слава Богу, что мыслей они не читают.

Дома у Марины был уже приготовлен роскошный обед.

— Понимаешь, то, что случилось, конечно, вообще говоря, чудо. Ошиблись с диагнозом. Просто температура подскочила у нее— вот и все. Так бывает. А напугали— до смерти. Ты же знаешь наших врачей: безграмотны, а может, и выпивши был на дежурстве — вполне допускаю.

— Да, медицина у нас не ах, — согласился Турецкий. — Как, знаешь, врач приходит после операции к больному и говорит: «У меня для вас две новости — хорошая и плохая. С какой начинать?» — «С плохой, доктор». — «Ну хорошо. Мы вам вчера по ошибке отрезали здоровую ногу вместо больной и теперь, через пару недель, нам придется вам отрезать другую ногу, теперь уже точно больную…» — «А хорошая новость какая?» — «А хорошая новость состоит в том, что вот этот сосед ваш, с соседней койки, которому мы ампутировали руки, согласился купить ваши ботинки…»

— А ты чего в Киев летал?

— Да так… Святым мощам поклониться.

— Понятно. А я как узнала, что температура упала, что никакой не дифтерит, выписывают— тут же, лишь избавиться бы… Господи! — Марина прослезилась. — Не дай Бог, конечно, такое еще пережить.

— Да, — задумчиво кивнул Турецкий, — жизнь прекрасна и удивительна…

Сказал и вздрогнул, вспомнив.

— Ты что?! — испугалась Марина.

— Да вот опять лицо дергаться начало. Тик.

Марина отвернулась к плите, снимая кофейник, поставила его на стол.

Турецкий протянул руку к кофейнику и в тот же момент он увидел: отражение на блестящем полированном боку кофейника…

А увидел он Настю, там, за его спиной, за окном, перелезающую через перила лоджии двенадцатого этажа.

Он сбил Марину, бросившись сквозь два стекла окна, и он успел: поймал уже летящую Настю за ногу.

— Ты что?! Ты с ума сошла?! Что случилось?!

Настя была какая-то заторможенная, сомнамбуличная. Она улыбалась.

— Мне полетать захотелось. Как птице.

— Что-что?

— Когда я болела, мне плохо так было… Давит и давит… А потом дядя врач сказал про меня: «Все, отходит»… Как будто я поезд или автобус. Я засмеялась и сразу упала в небо. И крылья… А я лечу — лес, небо, море… Весь мир… Так хорошо жить — никогда мне так не было. И вот мне опять полетать захотелось.

— Не вздумай смотри! — Марина, обезумевшая от происшедшего и потерявшая мгновенно рассудок, прижала Настеньку к себе. — Ты терпи. Я знаю, бывает: хочется полетать. Как птица. Но ты не птица! Ты терпи, Настенька. Терпи.

Турецкий вышел в соседнюю комнату.

Там на стене в черной рамке висел портрет Грамова Алексея Николаевича.

Его лицо опять показалось Турецкому живым, точнее, теплым и одухотворенным.

— Алексей Николаевич, — вполголоса сказал Турецкий, — один раз — не в счет.

— Последнее предупреждение! — рявкнул мегафон во дворе дома, на баскетбольной площадке. Там, далеко внизу, дворовые команды играли в баскетбол.

Взгляд Турецкого, усталый и опустошенный, медленно скользил по стене, пока не уперся в очередную кукольную мизансцену в углу.