Частное расследование - [20]

Вчера он был на этом месте. Был по службе. На похоронах Оли и Коленьки. Рядом с их могилами были еще две — довольно свежие: могила Грамова А. Н. и Грамовой А. И., отравившейся дихлорэтаном жены инженера Грамова.

Турецкий гнал машину на Истряковское кладбище.

Рагдай сидел на заднем сиденье.

Под впечатлением всего происшедшего, такого необычного, странного и вместе с тем обыденного в непростой московской нашей жизни, улицы и переулки, по которым неслась машина, казались Турецкому необыкновенно грязными, мрачными, запущенными, непристойными.

Да, впрочем, они такими и были.

12

Густые сумерки. Ворота кладбища.

— Побегай, Рагдай, подожди меня здесь, хорошо?

Турецкий вошел и пошел один по дорожке, по которой

еще вчера утром они проходили втроем.

Рядом с кладбищем находился железнодорожный разъезд, и время от времени зычный голос гремел над могилами:

— Седьмой, сорок третий — на пятый аккумулятор… По первому пропусти маневровый…

Вот он, свежий холмик: Оля и Коленька, памятника нет еще, венки на земле. Левее — мать Оли, Марины. Еще левее — бетонный блок — Алексей Николаевич Грамов. Турецкий присел на лавочку внутри ограды.

Мимо могилы прошло четверо работяг с лопатами и, отсчитав от последней могилы в соседнем ряду метра четыре, принялись размечать новую. Один могильщик был в рыжем, похоже что в лисьем треухе, двое его «коллег» нацепили зачем-то оранжевые строительные шлемы — хотя что может упасть на голову, когда роешь могилу? Наконец, у четвертого на голове была надета вязаная шапка, прикрывающая не только прическу, но и почти все лицо — для рта и для глаз оставались отверстия, отчего он сильно смахивал и на бандита, и на палача, и на куклуксклановца одновременно.

«Хиппует, плесень…» — подумал Турецкий.

Однако день выдался не по-октябрьски холодный, и сам Турецкий тоже был бы не прочь надеть такую вязаную штуку. Ведь можно было бы такую сделать форму для них, ну для могильщиков, размышлял Турецкий, явно уклоняясь от основного дела, за которым явился сюда. Гармония. Вполне. И форма дополняет содержание. Тепло и вид палаческий. Казалось бы? Так нет. У нас в России все так. Тут сразу ватничек в комплекте, каска идиотская, рвань на ногах. А ведь поди же, зарабатывают как профессора… Если не поболе.

Разметив могилу, рабочие бодро принялись за работу. Так ловко у них получалось, что Турецкому на мгновение показалось, что, размахивая лопатами и раскидывая землю, они начали просто медленно погружаться в грунт.

Идет, идет дело, мелькнуло в мозгу у Турецкого. Он перевел взгляд на памятник на могиле Грамова. Фотография Грамова завораживала. Черты лица были настолько приятны, располагали к себе, что абсолютно неподвижное лицо казалось теплым и живым. Пора было начинать. Он сюда пришел не наблюдать, как копают могилы. Начинать общение было непонятно с чего, но Турецкий знал, что любое дело главное начать, а там пойдет-поедет и не остановишь потом.

— Алексей Николаевич, — Турецкий говорил тихо, спокойно, уверенно. — Тут получилась, наверно, ошибка. Недоразумение. Давайте подумаем вместе. Настенька скоро умрет. Вслед за ней, без сомненья, уйдет и Марина. Но разговор не о них, обо мне. Каждый, как известно, умирает в одиночку. И вот, я хочу подчеркнуть, умри я — едва ли я стану являться сюда. Я не этот, который… — Турецкий осекся, боясь за произношение.

— «Форзи», — внезапно и громко сказала трансляция над железной дорогой.

— Именно, — подтвердил Турецкий и искоса скользнул взглядом по работягам. Те продолжали работать, то ли не услышав, то ли не обратив внимания.

— Я не сподвижник, — продолжал Турецкий, обращаясь к фотографии Грамова на памятнике. — Я нужен вам здесь. Я человек грешный. В детстве я мучил животных. Было дело. Один раз. В школе контрольные списывал по алгебре у Иры Коган, а потом за это же и ударил ее. Кулаком. Выбил зуб. В институте обещал жениться на одной своей однокурснице, зная прекрасно, что никогда на ней не женюсь. После меня она пошла по рукам, жизнь сломалась. Она у вас, там, где-то там, три года назад умерла, спилась, от туберкулеза. Надя Волкова звали ее, она подтвердит.

— По третьему — скорый, — сказала трансляция.

— Я неизменно в жизни своей проходил мимо несчастья людей, мимо больных собак, кошек, птиц с перебитыми крыльями… Всегда проходил, не оглядывался. По долгу службы я убил троих в перестрелке, одного — в рукопашном бою. Косвенно я содействовал смерти многих, не знаю и скольких: тут вы имеете возможность уточнить. Я нужен вам здесь, повторяю. Вот главное.

Трансляция над железной дорогой молчала, и Турецкий тяжело вздохнул, переводя дух.

— Я молодой, здоровый, жадный и жестокий. Я вовсе не Сергий Радонежский.

— Дальше, — сказала трансляция.

— Дальше, — согласился Турецкий. — Чтобы я спокойно работал на вас, мне нужно создать условия. Жена, дочь, Рагдай… Я приложу все усилия, я вам клянусь, мы всей семьей станем тупыми, безжалостными, самодовольными, сытыми. Готовыми утопить человека за стоптанный тапочек, продать и обрадоваться… Идти по костям, по головам, а главное— по трупам. Отдайте Настеньку и дайте нам покой — на месяц, ну хотя бы. Им надо отдохнуть, а мне — подумать. Я отработаю, вы будете довольны, обещаю.