Частная кара - [31]

Вины за собой Стахов не ощущал и считал, что так обоим будет легче. Алешку разрыв тоже не тронет, поскольку в их отношениях наступит постоянный и прочный мир. Казалось, что все уладилось. Правда, он до сих пор не получил ключей и выходил из дома через веранду, где был английский замок, но если уезжал в город, захлопывал эту дверь и попадал в дом по-прежнему через окошко.

И вот телеграмма.

Торопливо одевшись, он побежал на почту, но городской телефон не отвечал. Вернулся, попробовал работать, привычный ход мыслей был нарушен.

События, только что накрепко связанные, рассыпались, пропала внутренняя логика, исчез необходимый ритм.

Снова сбегал на почту, и снова телефон не отвечал.

Набравшись решимости (он со дня разрыва испытывал мелочный страх перед Голядкиным), позвонил тестю.

Агей Михайлович, узнав его голос, поперхнулся и, как это бывало с ним в расстройстве, пробурчал:

— Звоните ей после десяти... — и бросил трубку.

В половине одиннадцатого приехал на телеграф в соседний городишко: почта в поселке работала до шести вечера.

— Завтра выдают ордера, — сказала Антонина. — Надо быть в девять утра.

Два следующих дня Стахов помогал Антонине переехать на новую квартиру.

Спросил между прочим, почему-то стесняясь:

— Ты мне ключи от дачи собираешься дать?

— Об этом я хотела говорить с тобой, — она сделала серьезное лицо. — Ты не должен там жить один...

— Как?

— Дача наша общая, хотя и записана на тебя. Папа тоже вложил в нее определенные деньги...

— Но я же там работаю... У меня там архив.

— Об этом надо было думать раньше, — сказала Антонина, и по скулам ее побежали красные пятнышки.

Стахов примирительно сказал:

— Надо что-то решить.

— До тех пор, пока все не решено в законном порядке, ты не должен бывать там. И тем более кого-то туда таскать.

— Я никого не таскаю, я работаю, — раздражаясь, сказал Стахов.

Такой желанный, такой, казалось, прочно устоявшийся мир рушился. Стахову вспомнилось, как Антонина, встретившись с ним на следующий день после их решительного объяснения, так же вот гоняя по скулам красные пятна, жестоко кинула:

— Знаешь что? Ты мне оставь нажитое. И катись ко всем чертям! К Кущину, к Пущину, Бабущину, хоть к самому Наполеону!..

А он шел тогда на встречу с ней, терзаясь болью, ее просьбами не уходить, не разрушать прошлого, пожалеть будущее. Она клялась, что все у них будет хорошо... Но он ушел и не мог себе найти места вплоть до новой встречи, не присев, не сомкнув глаз, — все думал, думал и готов был опять из великой той жалости быть вместе с ней.

И вот снова она говорила ему:

— Ты ушел, и ты должен от всего отказаться...

И он чувствовал себя виноватым, и терзался этой виной, и не мог понять, почему все так.

— Чтобы не ввязывать в наши отношения общественность и милицию, оставь дачу до решения суда, — сказала Антонина. — Кстати, в суд я подаю завтра. Мои требования остаются прежними — оставь все нажитое и... — Она сделала паузу, вспомнила откровение отца и выпалила: — И можешь идти к Зубовой, Карзубовой, Кастрюлевой, Мастрюлевой! К кому хочешь.

— А ты иди к черту! — заорал Стахов.

«Почему она хочет скандала, почему не может посмотреть на происшедшее трезвыми глазами? Ведь мы вместе пришли к выводу, что жить так нельзя! — думал Стахов. — Неужели невозможно найти мирного варианта? Ведь сотни семей расходятся достойно и тихо. Почему мы должны стать врагами?»

— Ты что сейчас делаешь? — спрашивал Алешка.

Растяжки с него сняли. Вовка на соседней кровати катал по пузу трехколесную машину. Все было тут по-старому. Но только на крайней от двери постели вместо Завьялова лежал другой мальчишка с переломом трех ребер.

— Завьялова куда-то перевели, — сообщил Алешка.

И Стахов понял, что это не так, и ему стало до слез жалко того незнакомого малыша, который звал в бреду на помощь людей и не находил их. Сам не зная почему, выйдя от Алешки, он справился о Завьялове в регистратуре. «Умер», — сказала регистраторша, привычно не глядя спрашивающему в лицо.

— Пап, я тебя спрашиваю, что ты сейчас делаешь? — повторил вопрос Алешка.

— Ты понимаешь, так закопался... Николай- то, царь, крепкий орешек...

— История, — понимающе сказал Алешка.

— Ну да... Чем глубже копаешь, тем интереснее. Думаю все-таки лететь в Агадуй.

Алешка, слушал, посасывая карандаш. Стахов застал его рисующим. Теперь заглянул в альбом. Там совсем еще по-детски стреляли танки, выбрасывая из орудий хвостатые метелки, бежали какие-то уродцы, мало похожие на людей, дымились крестики сбитых самолетов.

Стахов удивился тому, что они как две капли воды были похожи на его рисунки, которые он рисовал в таком же возрасте, что и Алешка.

— Ты все еще в отпуске? — спросил Алешка.

— Да, в творческом. Но предупредили, что должен выйти на работу. Вероятно, придется из университета уйти...

— Ну и правильно, — сказал решительно Алешка. — Будешь заниматься творчеством. — Потом задумался и сказал: — А все же жаль!

— Почему?

— Я думал, ты станешь, как дед, главным. Большой начальник! И подхалимчиков много!

Он рассмеялся, переводя все в шутку, но Стахов заметил: Алешку в сказанном что-то волнует.