Частная кара - [30]

— Вы что-то знаете? Вы скрываете от меня что-то?

— Нет, мой друг! У меня нет тайн от моей любви, которая и есть жизнь моя...

Принесли следующее блюдо, что-то из дичи. Николай попросил себе гречневой каши и стопку водки.

Зная его любовь к щам и каше, их в Аничковом готовили каждодневно.

— Анисовка! — определил, втягивая свежий запах водки.

Он двумя длинными белыми пальцами ухватил рюмку, приятный холодок шел от нее, и, когда пил, ощущая легкое жжение, определил, что водка охлаждена в самый раз.

— Доктор говорил мне, что дал вам успокаивающее, — сказала Александра Федоровна.

— Я выпил их с гораздо худшим настроением, чем это, — пошутил, занюхивая корочкой ржаного хлеба.

Крохотная капелька влаги осталась в уголке его рта, и, пока он открывал горшочек с кашей, пока вожделенно жмурился и крылышки его носа трепетали, она все смотрела на эту капельку, желая единственного — нежно прикоснуться к ней языком.

Легли они на ночь в ее спальне...

В воскресенье, по обыкновению, были на обедне в церкви Аничкова дворца.

Александра Федоровна не переносила запаха ладана, и там им не курили.

Почти всю обедню она просидела в креслах, а Николай, близко подойдя к клиросу, пел высоким баритоном.

Она слушала службу, выделяя из хора только голос мужа, и шла за ним, поклоняясь и веруя. Николай любил петь в церкви.

Напряженные дни проходили за днями. Уже были получены из Варшавы письма Константина, было известно из рапорта Дибича о заговоре в армии, поручик Яков Ростовцев, добившись обманом аудиенции, сообщил, что некто (поручик не назвал имен) в Петербурге готовит бунт, ожидая только решения Николая Павловича взойти на престол; напряжение во дворце достигло наивысшей точки, всем было ясно, что порожден кризис беспечностью, ленью и краснобайством ушедшего императора, а Николай все медлил, все выжидал чего-то.

Ни один из государственных сановников, ни один из друзей не был посвящен в его планы.

Три последних дня перед приведением к присяге на верность ему Николай был особенно насторожен, внимателен и зорок. Граф Милорадович — военный губернатор Петербурга — докладывал в те дни, что город абсолютно спокоен.

Обер-полицмейстер столицы генерал-майор Шульгин был в отличие от удивительно благодушно настроенного графа насторожен и себе на уме, но и он не замечал ничего подозрительного в городе.

Николай не верил им, хотя и не сомневался в их преданности.

Из других источников было известно, что совсем рядом, под боком у дворца, шальные головы спешно собирают силы, вынашивают неопределенные и скоропалительные планы, много пьют и шумят без всякой предосторожности.

Накрыть их всех не составляло труда, но он не делал этого.

Его адъютанты: полковник Перовский, штабс-капитан Лазарев, полковник Александр Карлович Геруа, любимый друг Эдуард Фердинанд-Вольдемар Адлерберг, все, кто и раньше пользовался расположением, сообщали ему истинное положение дел в обществе, городе и войсках.

— Заговор? — с надеждой спрашивал Николай, и глаза его начинали гореть сумасшедшей решимостью.

Никто не отвечал определенно на этот вопрос, а он хотел единственно утвердительного ответа и ждал.

Тринадцатого декабря он потребовал списки офицеров гвардии и квартирующих в столице войск. Внимательно читал их, отмечая что-то и ставя против некоторых фамилий ногтем галочку.

Против фамилии Кущина Николай Павлович пером поставил только ему понятный знак. За бумагами засиделся допоздна. Назавтра предстояла присяга.

— Понедельник, — недовольно поморщился, взглянув который раз на численник.

Понедельников он не любил и, если предстояла поездка куда-либо в начале недели, предпринимал ее после литургии в воскресенье. После четырнадцатого декабря 1825 года ни одно государственное дело не решалось в понедельник во все его царствование.

В полночь, так и не дождавшись приезда из Варшавы посланного туда брата Михаила, Николай читал манифест о своем восшествии на престол Государственному совету.

Манифест был написан им самим, задолго до получения решительного письма от Константина.

Государственный совет единодушно приветствовал его восшествие на престол.

А старый либерал Мордвинов, выбежав из-за стола, то ли в шутку, то ли с великим подобострастием низко раскланялся.

Что это было, так и осталось неизвестным. Но Николай отметил для себя некогда услышанное:

«В русском либерале до поры до времени всегда дремлет отчаяннейший монархист».

21. Еще до отъезда Стахова в Агадуй они с Антониной участвовали в жеребьевке на получение квартиры в новом доме. Достался им счастливый жребий — на пятом этаже, с лоджией и балконом.

Антонина прислала на дачу телеграмму: «Срочно позвони мне».

Стахов развалил архив и лазил с карточками по полу, отыскивая нужный документ, когда позвонил доставщик.

Расписался в получении телеграммы и, чувствуя необычайное волнение, распечатал ее. Почти целый месяц они не видели друг друга. Пропуск к Алешке оставляли у дежурных нянечек.

В суд Антонина не подала, решила дождаться получения квартиры. Агей Михайлович тоже не предпринимал никаких действий, и Стахов привык к своему положению.

Он считал, что все между ними сладится и останутся они если не товарищами, то доброжелательными знакомыми.