Частная кара - [28]

Только что отобедали и сидели в креслах.

Николай, щурясь от яркого солнца, следил за супругой. Александра Федоровна, розовая, пухленькая, чуть даже простушка, была необыкновенно хороша в тот день. Он, едва превозмогая к ней влечение, рассеянно, но с выражением внимательным и понимающим слушал брата.

Александр жаловался, что устал, что хотел бы жить, как самое простое лицо, на свободе и в тиши. Лень распирала его, и он, не заботясь, какое впечатление производит со стороны, безвольно выпячивал крупный тупой подбородок, по-бараньи выкатывал глаза.

Вдруг сказал, что после себя престолонаследником назначит Николая.

Николай вздрогнул, и сердце его в волнении забилось, хотел подняться, но не смог и к ужасу почувствовал, что на глаза набегают слезы и рыдания подступают к горлу.

Брат заметил это и вполне насладился смятением.

— Да, да, Николай, об этом я сообщаю вполне официально, — и потрепал, как мальчишку, по плечу, и погладил руку Александры Федоровны, поглядев на нее далеко не платонически.

И потом он частенько напоминал о своем решении, и каждый раз у Николая не хватало сил уберечься от страха. Они с женой часто говорили об этом, даже мечтали, как все будет при Николае, какой наряд наденет Саше́ на коронацию и что следует изменить в армейской форме, и еще многое другое...

Но каждый раз после подобных разговоров Николай, глубоко задумываясь, приходил к одному: «Он мной играет. Я его жертва».

Но об этом молчал, скрывая от жены растерянность и тот постоянный страх, который копился в нем год от году.

И вот свершилось...

Он стоял на молебне о здравии Александра, когда камердинер Гримм сделал условный знак.

Не возбудив подозрения, Николай стремительно вышел из домовой церкви, где шел молебен.

Граф Милорадович бросился к нему с бледным лицом и красными веками наплаканных глаз. Руки графа тряслись. И Николай, заметив это, брезгливо поморщился.

— Все кончено! Мужайтесь! Дайте пример!.. — выкрикивал граф.

Но Николай вдруг ощутил, что зала бывшей библиотеки, куда они вошли с Милорадовичем, стала несоизмеримо громадной. И этот нечаянно увиденный простор стремительно заполняется какими-то людьми, тенями, страшными рожами, поросячьими рылами и прочей чертовщиной.

Николай повел рукой, убирая это мерзкое и страшное, покачнулся, но Милорадович подхватил его под руку.

Это прикосновение вдруг придало сил и уверенности. И он, тесно прижимаясь к старику, повлек его куда-то стремительно, все убыстряя и убыстряя шаг.

Только в переходе за кавалергардской комнатой Николай остановился, увидел стул и сел.

— Пошли за лейб-медиком Рюлем, — распорядился. — Нет, не ко мне! К матушке! Мы идем туда!

Он с удивлением обнаружил, что голос его изменился, наполнившись какой-то очень суровой значительностью. Не подчиняться ему было нельзя. Да и в себе услышал нечто такое, что мигом изжило из души сиюминутный страх и тот, давний.

«Итак, он бросил меня в костер, — подумал холодно. — Ну-ну, поглядим, что из этого получится?!»

С этого мгновения Николай был император.

Затвердев каждым мускулом лица, откинув голову, Николай Павлович нес великую скорбь свою и решимость, твердо ступая по залам, только что покинутым им в смятении.

Мария Федоровна поняла все без слов, но слезинки не пролилось из ее глаз. Матушка словно бы оцепенела, и это показалось Николаю странным.

Служба о здравии Александра Первого все еще шла, и Николай, пройдя через алтарь, остановил ее.

— Мой друг, — сказл он жене, — я отдаю вам на попечение матушку. И тебя, граф, — обратился к Милорадовичу, — прошу быть при императрице.

И тот, будучи свидетелем растерянности Николая всего лишь четверть часа назад, изумился свершившейся в великом князе перемене.

— Да, ваше высочество, — только и сказал.

Спустя еще четверть часа Николай привел к присяге лейб-гренадер Преображенского полка, находящихся во внутреннем карауле, и сам присягнул на верность императору Константину Первому.

По личному его требованию присягнули генералы Милорадович, Потапов, Трубецкой, а там и другие. Николай торопил их, приказывал, спешил как можно больше сановников и войск привести к присяге Константину...

— Что вы делаете, Николай? — в ужасе воскликнула матушка, вполне оправившись от страшного известия. — Разве вы не знаете, что есть акт, который вас объявляет наследником?

— Если и есть такой акт, — сказал он жестко, как не позволил бы говорить с ней никогда, — то он мне неизвестен!

Она представила на мгновение, что гвардейцы, как в ту мартовскую ночь, снова овладеют дворцом, будут делать все, что прикажут им их строптивые командиры, и ей стало отчаянно страшно.

— Это ужасно, Николай! — Она подняла руки, словно защищаясь от него, а он впервые увидел вдруг, что она беспомощная глубокая старуха. — Как же, Николай?! Что вы говорите...

Николай оборвал ее.

— Акт мне неизвестен, — повторил твердо, почти по складам. — И никто о нем не знает. — Повысил голос так, что присутствующий при их разговоре князь Голицын манерно закрыл руками уши: — Я знаю одно: что наш повелитель, наш единственный законный государь — брат Константин...

— Николай, я не понимаю вас! Зачем вы так поступаете, Николай?!