Частная кара - [26]

Она поискала глазами чистую чашку, не нашла, взяла из мойки липкую, с остатками мутного чая, вымыла ее и напилась холодной, остро пахнущей хлором сырой воды.

И вдруг почувствовала, что вполне готова простить Стахова за его вероломный, в такое неподходящее время уход, что ей страшно одной и что она непроходимая дура. «Надо было уйти от Стахова два года назад».

Тогда за ней ухаживал доктор Выркин. У него были, надо полагать, самые серьезные намерения. Да и он был вполне симпатичен ей, и уже не легкий флирт, а нечто основательное, как ей казалось, владело ими.

«Надо было уйти! Дура! Дура! Дура!..»

«Ты не имеешь права теперь уходить от меня. Это подло и постыдно! — кричала она Стахову. — Это бесчестно! Мне уже под сорок, и я никому теперь не нужна!..»

Слова ее, кажется, попадали в цель. Стахов мучился. Она это видела. И все-таки ушел...

Ненависть к мужу душила ее, но она ощутила в себе и ненависть к отцу, который храпел на всю квартиру. Подумалось: «Он никогда не любил матери, не любил меня и Алешу не любит. Только прикидывается! И на поминки истратился только потому, чтобы доказать обратное...»

Ей стало холодно.

— Хватит храпеть! — сказала, входя в комнату.

— Я думаю, — моментально ответил Агей Михайлович, встряхиваясь. — Думаю, как тут быть... Какой подлец...

— Папа, я твердо решила его уничтожить! — неожиданно для себя сказала Антонина. — И прошу тебя помочь мне.

— Ты думаешь, он не вернется? — отцу была неприятна ее просьба.

— Нет... — Антонина заплакала. — Я его не-на-ви-жу...

— Надо подать в суд!..

— Да... Немедленно... И если мне присудят квартиру, дачу, машину, все-все — это не возместит моей моральной потери... моего унижения, — слова сами собой возникали и складывались, словно где-то давно были приготовлены на случай.

Агей Михайлович решился.

— А я, — сказал, легко смахивая и грелку, и полотенце, — его размажу по стенке. — И, поддернув подштанники, заспешил к телефону. Набирая номер, выкрикнул: — Я защищу своего внука от скверны! Защищу и воспитаю....

Телефон не отвечал, и он, продолжая держать трубку у уха, давал советы:

— А ты пиши! Пиши во все инстанции! У него есть любовница! Это точно! Я знаю — Зинка Зубова! Историк... Мы тебе устроим историю. Главное — аморальное лицо... Какой подлец...

Антонине не стало легче от этой так неожиданно проявленной энергии. Она снова подумала, что было бы лучше, если бы отец нашел какие-либо оправдания Стахову, что-то другое посоветовал ей.

«Как там Алешка? — больно кольнуло в сердце. — Бедный мальчик. Теперь без отца...»

Агей Михайлович громко и возмущенно говорил с кем-то по телефону. Убедительно говорил, доказательно. Она не слушала, знала, что теперь отца не остановишь, он добьется самой жестокой кары для Стахова... Он сумеет.

— Когда подашь в суд? — спрашивал отец, натягивая брюки.

— Завтра.

— Потребуй.ареста на дачу, машину, сбережения.

— Как?

— Чтобы не жил, не-ездил, не тратил...

— Сберкнижки на мое имя...

— Уверен, таскает на дачу проституток.

Антонина вспыхнула.

— Я поменяла за дверях замки, ключи у меня.

— А как же он там живет?

— Лазит в окошко на кухне.

Голядкин расхохотался, живот его под бандажом весело затрепетал. Хохотал долго, прыская и вскрикивая, потом повторил:

— И все-таки таскает проституток через окошко... Вот накрыть бы с поличным...

— Па-па, — осуждающе сказала Антонина. — Я не верю, чтобы...

— Конечно, конечно, — перебил Голядкин, — ты не знаешь, что такое мужчина! Даже я... — снова захохотал, скрывая то ли смущение от оговорки, то ли делая значительную паузу, но это неприятно поразило Антонину, и он заметил: — Хорошо! Пошутили и хватит. Мы ничего не потеряли! Ушел — и прекрасно! Ты кандидат, научный сотрудник, дочь уважаемого человека, мать-одиночка, наконец! Закон на твоей стороне. А кто он такой?! Выскочка! Зазнайка! Без пяти минут кандидат на вылет из университета. Ты знаешь, что он опять написал заявление на творческий отпуск?

Антонина кивнула головой.

— И этот дурак подписал его! Скажите пожалуйста — заканчивает книгу... Он не имел права подписывать ему заявление. Не может работать — пусть уходит. И уйдет... Мы ничего не потеряли...

Агей Михайлович любил поговорить и умел.

Антонина успокоилась. И все-таки не того она ожидала от отца, не того…

19. Гёте писал: «Чем далыше мы продвигаемся в познании, тем ближе подходим к неисследованному».

Нынче встретился с Клавдием Васильевичем, старейшим библиофилом, знатоком XIX века, страстным поклонником Пушкина.

Он очень больной человек: перенес четыре инфаркта, страдает диабетом, недавно превозмог еще и легочный инфаркт.

— Вы знаете, дорогой, я всю жизнь жил так, что не надеялся дожить до старости. И вот, — разводит руками, — как видите, мне восемьдесят девять...

Долго разговаривали о декабристах, Пушкине, Лунине...

Говорили о Федоре Петровиче Уварове — александровском генерале, который жил в Зимнем, имел все русские ордена.

Федор Петрович был удачлив, хотя и храбр, за всю свою жизнь не смог осилить французского и говорил только на русском, смущаясь этим, но все же быстро продвигался по службе. Это не помешало ему выгодно жениться, прибавив к своим богатствам неисчислимые богатства жены, вдовы в трех предыдущих браках. Она пережила и Федора Петровича. Хоронили его в 1825-м. За гробом, в слезах, шел император Александр.