Часовые свободы - [101]

— Здесь, — ответил капитан, кивая на шкафчик у переборки, смешался на миг и вздохнул. — Не совсем ясно, каков ваш план, — засомневался он. — Что же мы все-таки будем делать, когда окажемся возле радиорубки?

— Мы должны будем...

Но Бандер не дождался конца объяснений. Совершенно неожиданно, даже для самого себя, он воскликнул:

— Нас всех перебьют этой же ночью!.. Вот увидите!

* * *

На мостике было очень тихо, и Вирджил Купер точно не знал, что ожидает его здесь. Но все равно, ему казалось, что больно уж тут подозрительно тихо. Может быть, темнота тут сыграла свою роль. Но единственное освещенное место на судне было здесь, возле штурвала, и свет падал на лицо Алекса, делая его вид жутковатым. Другое пятно света излучал экран радара на переборке по левому борту. Джейсон Тренч с Аннабел стояли возле пульта управления радаром, их глаза были прикованы к монитору, а лица омывало голубовато-бледное пульсирующее электронное сияние. Никто из них двоих не произносил ни слова. Когда Купер подошел ближе, то заметил, что они держатся за руки. Он ухмыльнулся.

— Эй, надеюсь, что никого здесь не прервал на полуслове? — Этими словами он обнаружил свое присутствие.

— Мы смотрим телик, — отозвался Джейсон и засмеялся.

— Что-нибудь интересненькое?

— Да ничего! Думал, может быть, поймаем Эда Салливана, это же воскресная ночь, не так ли?

— Да. Так и не увидели его?

— Нет здесь ничего, кроме всякой муры, — огрызнулся Джейсон и отвернулся от экрана.

— Эй, я нашел тут кое-что, принадлежащее тебе, Аннабел.

— Да? — удивилась та, поднимая на Купера глаза.

Тот полез в карман, вытащил тюбик губной помады и протянул его Аннабел.

— Ох, благодарю! — произнесла она.

— Что это? — поинтересовался Джейсон.

— Моя губная помада.

— Я нашел ее возле трапа на корме.

— Спасибо, — повторила Аннабел. Она секунду помедлила, а затем удивленно спросила: — На корме?

— Ну да, за вентиляционной трубой. Знаешь, это где...

Аннабел встала и пошла к освещенному судовому компасу. Держа помаду на ладони, она поднесла ее к свету и, обернувшись к обоим мужчинам, покачала головой:

— Это не моя.

* * *

Я люблю его, думала Саманта. Люк должен вернуться сюда с минуты на минуту. Сказал, что будет здесь, как только передаст сообщение, велел мне оставаться здесь и ждать. Я люблю его...

Но страх возникал в ее душе всякий раз при любом странном звуке, будь то подозрительный щелчок или потрескивание, возникавшие в офицерской кают-компании, где она притаилась в углу, сжавшись в комочек на сиденье. Занавес над проходом в переборке был задернут — он сказал ей держать его в таком положении. Тут было темно. Она никогда не любила темноты. А вот кошек она любила, ей нравилось, когда в доме жили кошки, сначала Фанг и Фонг, а потом появились еще и другие. Саманта так и не покормила их этим утром. Океан шумно дышал, отделенный от ее сиденья тонкой металлической скорлупкой корабельного борта. Она слышала, как он сердито проносит свои волны мимо, и эти звуки страшили ее, потому что если Люку не удастся отправить радиограмму, как он обещал, то утром, еще до рассвета, корабль будет взорван, и вода хлынет во все проходы и отсеки, и все они пойдут ко дну.

Я боюсь, подумала она в который раз. И тут же приказала себе мысленно: сейчас же прекрати! Думай о чем-нибудь другом.

Кошки, должно быть, тоже умирают с голоду?..

Всегда было чертовски темно в том доме на берегу, но ей нравилось там по ночам, когда он ее обнимал.

Вот и здесь, в офицерской кают-компании, он тоже держал ее в своих объятиях... Кажется, как давно это было! Они стояли прильнув друг к другу, занавес был опущен, кругом темнота и тишина.

«Я хочу пойти с тобой», — сказала она ему.

«Нет, ты останешься здесь! Если что-нибудь пойдет не так...»

«...Не хочу, чтобы ты был...»

«...то здесь ничего не случится».

Она не видела его лица в темноте. И лишь чувствовала на себе его руки и рядом его тело, плотно прижатое к ее телу: точно так же он обнимал ее и прижимался к ней, когда они лежали в постели в том доме на берегу, а вокруг была такая же темнота. Все это вполне могло происходить в доме на побережье, в ее спальне с жалюзи на окнах, выходящих на вымощенное плитами патио: все это могло случиться и в задней комнате управления порта — такие ночи там тоже не были редкостью, — тогда она была слегка навеселе после выпитого вина, и он говорил, что любит ее. Да, эта ночь на корабле могла бы ничем не отличаться от остальных, но она отличалась... эта ночь! Отличалась!

В его голосе появилось что-то странное, заметила она.

«Я не знаю, переживем ли мы эту ночь» — так сказал он.

В каюте было темно и тихо. Его губы — возле ее уха, и он говорил шепотом:

«Даже сама мысль выйти отсюда — пугает меня. Я даже не знаю, получится ли у меня что-нибудь. Весь план в целом...»

Он покачал головой. Она же не сказала ничего в ответ.

«Хорошо бы, чтобы кто-нибудь сделал это за меня. Я же хочу одного — остаться здесь, в темноте, держать тебя в своих объятиях и не шевелиться — никогда! Не желаю выходить отсюда, нападать на кого-то из засады и даже убивать, если понадобится, а такое вполне может случиться».

Она все еще молчала. Он дрожал — она чувствовала дрожь во всем его теле, прижатом к ее телу, но ничего не говорила и не делала. Словно окаменела.