Час ведьмы - [58]

— Как вы объясняете тот факт, что все эти… случайности следовали одна за другой?

— Такое со всеми случается, — ответила Перегрин. — Один раз я споткнулась о камень и очень сильно вывихнула лодыжку.

Но слова Уайлдера она этим не перечеркнула.

Губернатор посмотрел на мужчин по обе стороны от него и спросил, есть ли у них еще вопросы. Когда все промолчали, он поблагодарил Перегрин и попросил, чтобы пригласили следующего свидетеля.

Когда Перегрин направилась к лестнице, Мэри заметила, что ее отец придержал мать за локоть, а та проводила беременную женщину ядовитым взглядом.

Мэри слушала, как матушка Хауленд поносила ее, называя «отпетой грешницей, чье сердце наполнено одной только похотью, в нем нет места стыду и раскаянию», и мрачно думала про себя: «Ну, по крайней мере, она не обвиняет меня в смерти своего слуги и, во всяком случае, не подозревает меня в колдовстве».

— Итак, — резюмировал Калеб Адамс, — вы видели ее с Генри Симмонсом — племянником Валентайна Хилла — у гавани.

— Да.

Мэри хотелось сказать всем, что Генри всего лишь помогал ей, когда ее чуть не задавила повозка, но она усвоила урок: магистраты не жалуют тех, кто перебивает свидетелей.

— Она вела себя отвратительно, — говорила Бет. — Мы как будто вновь оказались в Лондоне, среди обреченных на адовы муки, а она была лишь распутной девкой, поджидающей матросов.

— Вы видели, чтобы она непристойно вела себя с другими мужчинами? — спросил Калеб Адамс.

— Когда Уильям Штильман только заболел и слег — до того как почти погрузился в сон и уже не мог говорить, — Мэри приходила к нему, и они вдвоем только и делали, что болтали. Это было абсолютно неприлично. Я очень тревожилась.

— Тревожились? — переспросил Ричард Уайлдер. — Я могу понять, что вы могли испытать целую гамму эмоций, если все действительно было так, как вы говорите. Но, простите, почему, ради всего святого, вы волновались?

И тут матушка Хауленд яростно тряхнула головой и сказала, указывая пальцем на Мэри:

— Это бесстыдная, нечестивая, похотливая женщина. Своими грехами она навлечет гнев Господень не только на себя, но и на то место, где живет.

Кое-кто в толпе закивал, как и Калеб Адамс. Мэри отвернулась и смотрела, как слуга подкладывает в ближайший камин два огромных полена и искры летят в трубу, точно светлячки. Ее мысли поплыли куда-то прочь от ратуши и показаний. Она знала, что должна слушать; она должна сосредоточиться, потому что от этого зависит ее будущее, но она не могла. Больше не могла. Это безумие. Кэтрин утверждала, что она пыталась убить ее брата, матушка Хауленд утверждает, что она хотела его соблазнить. Одно противоречило другому, на деле оба утверждения были ложными. Однако ее мысли обратились к загадке зубьев Дьявола и ее бесплодию. Мэри подумала о своих ночных потребностях. Она знала, кто она; она знала, кто она. Да, матушка Хауленд преувеличивала — то ли из заблуждения, то ли намеренно. Но разве это важно? Она смотрела прямо в ее душу.

Может, было бы лучше, если бы она умерла, съев свою порцию отравленных Перегрин или Ребеккой яблок, или, как Ханна, слегла бы и не смогла прийти сюда сегодня утром? По крайней мере, ей не пришлось бы слушать, как ее без застенчивости унижают. На самом деле в тот миг ей больше всего хотелось просто уйти. Отвернуться от магистратов, спуститься по лестнице и идти…

Идти куда? Идти было некуда. Ее судьба решалась здесь.

Она почувствовала, что отец положил ей руку на плечо; он смотрел на нее взглядом, полным любви, но в то же время напряженным. Он пытался вернуть ее к действительности. Мэри посмотрела на него, не зная, улыбается ли она, хмурится или стоит с открытым ртом.

Левая рука, покрытая перчаткой, начала пульсировать, и она принялась массировать ее двумя пальцами правой. Она говорила себе, что это из-за холода, но в глубине души боялась, что это нечто большее: что это знак.

Потому что, если внимательно смотреть по сторонам, разве все на свете не является знаками?

Калеб Адамс спрашивал Абигейл Гезерс, видела ли она когда-нибудь, чтобы Томас Дирфилд бил Мэри, и никто нисколечко не удивился, когда она ответила отрицательно. В конце концов, она жила с матерью и отцом Мэри. Она не жила у Томаса и Мэри, ее и не должно было быть с ними в ту ночь, когда Томас перешел черту. Адамс задал вопрос исключительно затем, чтобы магистраты еще раз услышали, что Томас никогда не бил свою вторую жену.

Неужели ради этого Филип Бристол на днях брал у Абигейл показания и как адвокат Томаса вызвал ее сегодня в ратушу? Ни Мэри, ни ее родители не знали, что в точности девушка сказала адвокату и не открыла ли она ему что-нибудь компрометирующее.

— Что вы можете сказать о Мэри Дирфилд, какой она человек? — спрашивал ее теперь Калеб Адамс.

Прежде чем Абигейл успела ответить, Уайлдер повернулся к коллеге и сказал:

— Калеб, этот вопрос неуместен. Даже будь Мэри самой отъявленной грешницей, муж все равно не имеет права бить свою жену. Здесь мы обсуждаем наказание.

Адамс ткнул в него пальцем и осклабился:

— И месть? Мы знаем, чье это дело.

— Я бы поостерегся так об этом рассуждать, — сказал Уайлдер.

— Вопрос уместен, так как имеет отношение к справедливости заявлений Мэри и значимости ее прошения. Разве мы не имеем права больше узнать о ее характере?