Час ведьмы - [57]

— И вы приняли решение вмешаться? — спросил Адамс.

— Да. Я увидел, как Мэри Дирфилд проявила сочувствие квакеру, и был огорчен и потрясен, — ответил Уиллард.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы она вела себя странно?

— Бездетные женщины всегда ведут себя странно. Это все равно что сова, которая не может летать: нечто прямо противоположное Господнему замыслу, и животное в таком случае неизбежно сходит с ума, — с важным видом изрек он, и Мэри в негодовании чуть не всплеснула руками оттого, что старому джентльмену позволялось делать подобные заявления. Магистраты как будто восприняли его слова точно прописную истину, когда заговорил Уайлдер.

— Вы можете высказывать лишь мнение, — сказал он. — Вы не можете читать проповедь.

— Я внимательно читал Библию.

— В этом я не сомневаюсь, — сказал Уайлдер; губернатор поблагодарил Уилларда и разрешил ему идти.

— Губернатор, позволено ли Томасу предъявить еще одного свидетеля? — спросил Филип Бристол, когда Уиллард ушел.

Джон Эндикотт небрежно махнул рукой, но сказал:

— Хорошо, Филип. Хорошо. Но прошу вас, давайте побыстрее.

— Да, разумеется, — согласился адвокат. Он оглянулся и сделал какой-то женщине знак подойти ближе; Мэри увидела, что это Перегрин Кук. Прошлым вечером она показалась Мэри уставшей, но сегодня утром выглядела прелестно, и Мэри приписала ее красоту как утреннему свету, так и грации, которая приходит с беременностью. Даже лицо Перегрин как будто округлилось за последние несколько дней, в то время как ее тело стало перестраиваться под ребенка внутри. При виде этой женщины Мэри ощутила укол зависти, и ей стало горестно за свою душу, которая способна завидовать подобному счастью.

Зато ее мать при виде Перегрин прошептала что-то на ухо отцу, но, когда Мэри вопросительно подняла бровь, он только покачал головой.

— Расскажи мне, — попросила она шепотом.

— Как смеет Калеб Адамс — да и вообще кто угодно — утверждать, будто моя дочь может вступить в сговор с Дьяволом, в то время как вот эта сознательно пыталась нас отравить? — тихо ответила Присцилла.

— Мы этого не знаем, — ответил Джеймс. — А при свете дня и при условии, что заболела только Ханна, я склоняюсь к мысли, что она никого не пыталась отравить.

— Я не согласна, — пробормотала Присцилла.

— Вы дочь Томаса, верно? — спрашивал Дэниел Уинслоу.

— Да, меня зовут Перегрин Кук, — сказала она, заправляя выбившуюся прядь рыжих, почти как морковь, волос под чепец.

— И что вы хотите нам рассказать?

— Я ничего не хочу рассказывать, сэр. Я здесь потому, что адвокат моего отца настоял, чтобы я пришла.

— В таком случае будьте добры сказать нам: почему же, — и тут Уинслоу набрал воздуха, чтобы произнести следующие слова с нескрываемым презрением, — адвокат вашего отца вытолкнул вас на эту арену?

— Он попросил меня ответить на ваши вопросы.

Уинслоу обернулся к магистратам.

— У нас есть к ней вопросы?

Повисла неловкая пауза, прежде чем Калеб Адамс взял инициативу в свои руки.

— Ваш отец когда-нибудь бил вашу мать? — спросил он.

Прежде чем ответить, Перегрин посмотрела в восточное окно.

— Я никогда не видела, чтобы мой отец бил мою мать.

— И Томас был хорошим отцом?

— Он каждое утро читал псалтырь моей матери, моему брату и мне, а потом маме и мне, после того как брат скончался.

Мэри отметила, что она не отвечала однозначными утверждениями, которых от нее ждали Бристол и магистраты.

— Перегрин, — давил Адамс, — вы утверждаете, что никогда не видели, чтобы ваш отец бил вашу мать.

Перегрин кивнула.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы он унижал ее жестокими или нечестивыми словами?

— Он не говорил ничего нечестивого.

— А жестокого? — спросил Уайлдер.

— «Жестокий» — понятие относительное, Ричард, — сказал Адамс. — Мы можем по-разному интерпретировать это слово. А «нечестивый» — понятие абсолютное, и Перегрин ясно дала понять, что Томас никогда не унижал свою первую жену нечестивыми словами.

— Справедливо, — заметил губернатор, и Перегрин не стала спорить. Она смотрела перед собой пустым взглядом.

— Когда вам было четырнадцать, ваш отец подстрелил лошадь, потому что она случайно убила вашу мать. На мой взгляд, это показывает глубину его привязанности к Анне, — сказал Адамс.

— В этом воспоминании скрыт какой-нибудь вопрос, Калеб? — спросил Уайлдер почти дружественным тоном.

— Нет, — признался Адамс. — Я был ребенком тогда. И до сих пор помню, как глубоко был тронут.

«Тронут тем, что человек убил свою лошадь», — подумала Мэри.

Уайлдер наклонился вперед.

— Перегрин, после того как ваш отец женился во второй раз, видели ли вы когда-нибудь синяки на лице Мэри Дирфилд?

Перегрин сжимала перед собой руки как будто в молитве. Мэри ждала. Ждали судьи. Наконец она ответила:

— Да.

— Продолжайте.

— На щеке.

— Вы знаете, как она получила его?

— Отец или Мэри объясняли их так же, как вы уже слышали. Один раз вечером она ударилась о колышек для одежды. В другой раз синяк остался от сковородки.

Уайлдер продолжил:

— А потом она — предположительно — ударилась плечом, когда упала.

Перегрин промолчала.

— А совсем недавно она — еще раз предположительно — упала на чайник.

Когда Перегрин снова промолчала, Уайлдер спросил: