Чародей - [86]
Как они попали ко мне? Дело в том, что с течением времени я стал довольно близким другом Дам, во всяком случае настолько близким, насколько кому-либо вообще удавалось с ними сблизиться. Я был образцовым арендатором и должен сказать, что за все годы они проявили себя как добрейшие и щедрейшие хозяйки. Чипс ошиблась в своем предсказании: никто из нас не пожалел о нашем договоре. Я проводил одну из них в могилу, был свидетелем того, как другая покинула «Дом пастора», и в конце концов именно я, лошадь, снедаемая тайной скорбью, выступил душеприказчиком Пэнси Фрик Тодхантер по ее завещанию.
Разбирая по необходимости содержимое ее письменного стола, я нашел эти послания, аккуратно связанные в пачку, и письмо от поверенного Дамы Барбары, датированное 1975 годом; в нем говорилось, что, поскольку мисс Хепуорт сохранила эту корреспонденцию, по-видимому, ее следует возвратить отправительнице. Так у меня и оказалась эта весьма предвзятая повесть о событиях, многие из которых я помню и сам, с моим портретом, который меня местами изумляет, а местами огорчает.
Но письма! Я никогда не видел ничего подобного, и легко понять, почему их так бережно хранили. Бог свидетель, не ради литературного стиля Чипс – она писала, как школьница, щедро пересыпая речь жаргонными словечками. Нет, их сохранили за потрясающую красоту.
Мисс Пэнси Фрик Тодхантер была гравером, и неплохим, но ее работы завораживали не больше, во всяком случае меня, чем любые другие гравюры. Однако эти послания, написанные миниатюрным курсивом, чернейшими чернилами на прекрасной глянцевой бумаге от печатника Рассела, украшены очаровательными виньетками (иногда такими крохотными, что по достоинству их можно оценить лишь при помощи увеличительного стекла), словно бы нарисованными рейсфедером. Их стиль не имеет ничего общего со строгостью, характерной для серьезных работ Чипс: это блестящие шаржи, стилем напоминающие лучших художников, когда-либо работавших в журнале «Панч» – Тенниела[61], Дюморье[62] и замечательно смешного Ф. Г. Таунсенда, – и они придают письмам блеск, красоту и восхитительную веселость, возводя ужасную писанину Чипс на совершенно иной уровень. Среди этих виньеток есть я – да, признаюсь, лошадь, снедаемая скорбью. Есть и зарисовки разных уголков «Дома пастора», сделанные с любовью, но и с насмешливыми аллюзиями на готический романтизм Огастеса Уэлби Пьюджина. Конечно, получательница их сохранила. Уничтожить хотя бы одно из этих писем значило бы совершить акт вандализма.
Я поныне храню их и время от времени пересматриваю, когда прошлое встает передо мной в слишком черных красках.
1. Набросок: высокая старая оранжерея, вид снаружи.
2. «Дом пастора», которому Чипс придала совершенно диккенсовский вид, хотя лично мне кажется, что такое мог построить только тоскующий по родине англичанин и только в Канаде.
3. Я лошадь, снедаемая тайной скорбью. О умная, наблюдательная, безжалостная женщина!
4. Но она так же безжалостна и беспристрастна к себе самой. Вот ее автопортрет: воистину Фрик.
5. Лицо Фрик, жадно ожидающей писем.
3
Дом пастора
Кокрофт-стрит
Торонто, Онтарио, Канада
Дорогая старушенция!
Я вне себя от радости (интересно, а кто-нибудь когда-нибудь бывает внутри себя от радости?), получив от тебя добрые вести, и прекрасно понимаю, почему ты долго не писала. Бывают времена, когда писать просто нет сил, я представляю, как мучительна была для тебя вся эта история, притом что Бен такая лапочка, и еще приходилось думать о детишках (хотя сколько им сейчас – наверное, уже ближе к 20?). Но как меня обрадовало, что вы остались друзьями и что он тебя поддерживает и дает советы, когда ты просишь. Новость про Венецию просто потрясная! Но скульпторам тяжело живется, правда? Дражайшая до сих пор бьется головой о кирпичные стены в этой богом искусства забытой стране, где идеал статуи – что-нибудь вроде бронзового Уинстона Черчилля с сигарой в зубах, из которой идет настоящий дым! [1] Но все же изредка заказы подворачиваются, а несколько просвещенных канадцев покупают малые формы ее работы, и универсальное, абстрактное видение красоты, о котором ты когда-то говорила, не умерло в ней. Хотя иногда она ужасно куксится, бедняжка!
Страна, забытая богом искусства, – не знаю, насколько это справедливо, но, черт побери, растить любое искусство в новой стране – когда-то колонии, теперь независимой, но еще нетвердо вставшей на ноги – это ужасно медленное и неверное дело. Здесь есть хорошие политики – ум острый как бритва, – а Маккензи Кинг (премьер-министр, он только что умер, на случай если ты не знаешь) был таким старым лисом, что даже Дизраэли мог бы у него поучиться, но представления об искусстве имел самые примитивные и считал «Когда придет зима»[63]величайшим романом всех времен и народов. [2] Но за исключением политики, бизнеса и спорта, здесь не ценят практически ничего. Письмо Кит Джонс, которое ты цитируешь, – где она пишет, что ее муж, великий психоаналитик, назвал канадцев «презренным родом, погрязшим в мещанстве, совершенно некультурным, очень грубым, набожным, с узкими взглядами», – следует делить на его собственный опыт прямо перед Первой мировой (как ее теперь называют в газетах), когда он оскорбил нравственность жителей Торонто своим открытым сожительством с Ло. (Помнишь Ло? Что это вообще было?!)
