Чародей - [108]

– Я тоже не понял, – заметил Дарси. – Но я полагаю, ты специально хотел его запутать. Ну так ты и меня запутал. Объясняйте, доктор, объясняйте.

– Вот что я рассказал этому дурачку: пациент, который приходит ко мне и приносит свою болезнь – свою настоящую болезнь, а не просто коллекцию симптомов, – это Виндиго в бутылочке. На случай, если ты слишком погрузился в григорианские песнопения и не знаешь, что такое Виндиго, – это чудовище-людоед; оно похоже на болезнь или расстройство, если выражаться чуть более обобщенно, но более точно. Оно пожирает людей. Тогда с помощью комбинированных методов – современной науки, откровенного и открывающего мне многое разговора и интуиции – мы выпускаем Виндиго из бутылочки и узнаем, что он такое. Затем мы слегка унижаем его, чтобы показать, кто тут главный. Поставить его в правильную перспективу, так сказать. И когда чудовище слегка ужалось и стало не таким страшным, мы требуем, чтобы оно выдало нам секрет исцеления. Если повезет, оно его выдаст, а если не повезет, то, по крайней мере, пациент в течение нескольких недель получает пристальное, заботливое внимание, а это само по себе иногда творит чудеса.

– И все это ты рассказал шпику?

– Несколько более подробно, потому что до него плохо доходило, но, по сути, да. Услышать голос; открыть то, что прежде было скрыто; бросить вызов чудовищу; торговаться с ним и достичь компромисса. Это в самом деле работает. Для меня работает каждый раз.

– Я уже где-то слышал эту сказку.

– Наверняка. Она из сборника братьев Гримм.

– Не индейская?

– У индейцев наверняка найдется своя версия ее же. Это одна из тех сказок, которые встречаются повсюду и содержат великую истину. Я только приспособил ее под свои нужды.

– Виндиго, кажется, глуповат.

– Да. Болезни тоже глупы. Сильны, страшны, но глупы.

– Интересно, понял ли тебя соглядатай. Очень любопытно, что он отрапортовал начальству.

– Я полагаю, мы никогда не узнаем.

– Джон, мне бы очень хотелось, чтобы ты применил Виндиго-терапию к нашему общему другу, отцу Айрдейлу. Кажется, он становится странноват.

– Я наблюдал за ним, слушал его проповеди. Мой диагноз – не совсем в терминах Виндиго – инфляция эго.

– Раздутое чувство собственной важности?

– О, нечто гораздо, гораздо большее.

14

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Милая Барб!

Ты не поверишь, как изменился весь дом теперь, когда Дражайшая получила настоящий заказ – даже два, если считать работу для доктора Халлы. Настолько, что мы – это придумала Дражайшая – вознесли благодарность в храме Святого Айдана, и не только устную, но и осязаемую. Я обещала вышить фелонь – ну ты знаешь, это вроде плаща, который священник надевает поверх стихаря, когда служит мессу. У них есть какие-то облачения, но совершенно ужасные; и если мы с Эм и можем чем-то помочь приходу, это пожертвовать новые облачения, сделанные с бо́льшим вкусом и лучшим качеством работы. Большинство облачений сшито монахинями – они прекрасно шьют, но, дорогая, что за узоры! Разрази меня гром! Худший образчик поздневикторианской продукции, облезлая, поношенная мишура. А ты помнишь, что много лет делала моя бабушка для Королевской Школы Вышивки, когда была энтузиасткой: она не только покровительствовала школе и поддерживала ее финансово, но и сама орудовала иголкой так, что загляденье. Я не сомневаюсь: весь талант, весь глазомер, какой у меня есть, – это от бабушки. Поэтому я разработала потрясающе красивый рисунок, который будет выполнен в технике аппликации (кажется, я правильно написала), и теперь не покладая рук его воплощаю. Материал я достала через костюмера «Гильдии актеров», то есть практически по себестоимости, по оптовой цене; большая часть его – на самом деле мебельная ткань, потому что ткань для облачений должна быть тяжелой, и на ней я вышиваю потрясающие символы, скопированные из книги рукописей; достаточно большие, чтобы создавать сильное впечатление (об этом монахини, бедняжки, не знают ничего), репсом потрясающих цветов. А для видимых стежков – золотая нить, которая стоит целое состояние, и с ней очень трудно работать, она царапает пальцы. [1] Я тружусь над этим каждую свободную минуту. Я отложила свои гравировки, пока шитье не будет готово, но в таком большом хозяйстве, как у нас, масса работы по дому и еще выпечка на воскресенье.

В церкви нашему будущему подарку очень рады, и отец Чарльз не сомневается, что мы – ветви, исторгнутые из огня[72]. Отец Хоббс в этом не так уверен и робко заикается, что дорогую ткань можно было бы продать за большое количество пенсов и дать нищим.[73]Но о. Чарли говорит, что нищие обогатятся, увидев своего священника в торжественном облачении, приличествующем для служения Богу; давать нищим необязательно значит пихать котлеты в глотки бродяг и тунеядцев, которых отец Хоббс зовет божьими людьми. Так что бедному отцу Хоббсу пришлось закрыть рот и смириться, что он и проделал с ангелической улыбкой.

Разумеется, я на стороне Чарли. Нельзя бесконечно приносить красоту в жертву пользе, потому что польза – особенно если речь идет о пользе для бедных – это бездонная яма. У нас просто нету столько денег, чтобы удовлетворить все их нужды. Не котлетой единой жив человек. Питание нужно и духу, а не только брюху, которое наш друг Хью Макуэри зовет «мессер Гастер». Я полагаю, это из обожаемого им Рабле. Я сама Рабле не читала, но согласна, что мессер Гастер имеет право на свою долю – только не на весь пирог, иначе цивилизация кончится. В конце концов, была ли от бедных кому-нибудь когда-нибудь хоть какая-нибудь польза? Они только клянчат. Они – бремя, которое мы, обеспеченные люди, должны нести, но нельзя отдать им все. Может, ты думаешь, я заговорила, как старый скупердяй Скрудж? Видела бы ты, как эти божьи люди околачиваются вокруг дома священников при церкви. Они сожрали бы отца Хоббса, обглодали бы до кочерыжки, если бы не отец Чарли.