Цезарь - [158]

Среди всего этого шума, предвещавшего серьезные волнения, началось погребальное шествие.

Мы, пережившие столько бурных дней, когда решались судьбы народов и целых государств, помним, что существуют некие определенные фатальные часы, когда чувствуется, что нечто витает в воздухе — нечто, предвещающее восстание или революцию.

В тот день Рим потерял присущий ему облик. На всех храмах, расположенных вдоль дороги, по которой должна была пройти погребальная процессия, были установлены траурные символы, на статуи возложены короны с траурными ветвями. Какие-то жуткие люди с пугающими лицами сновали в толпе — существуют такие лица, которые словно специально появляются на улицах только тогда, когда властвует его величество террор, когда этот террор расправляет свои бесчисленные щупальца.

В назначенный час тело Цезаря подняли. Магистраты, действующие и бывшие, понесли покойного на Форум. Там они должны были ненадолго остановиться; во время этой передышки тело Цезаря покоилось на отдельном постаменте.

Говоря «тело», мы допускаем ошибку; тело было заключено в некое подобие гроба и заменено восковой фигурой, сделанной по облику и подобию Цезаря в момент его смерти. Эта восковая фигура была бледна, как и положено настоящему трупу, и на ней были видны все двадцать три раны, через которые вылетела эта мягкая и чувствительная душа. Она защищалась от Каски, но не смогла противостоять законам судьбы, направляемым рукой Брута.

Постамент, заранее подготовленный, демонстрировал трофеи Цезаря, напоминая о его победах. Антоний поднялся на него, прочитал еще раз завещание Цезаря, затем зачитал все постановления Сената, в которых Цезарю воздавались все человеческие и божественные почести, и наконец — клятву сенаторов, что они будут преданы ему до конца своих дней.

В этот момент, чувствуя, что народ дошел до высшей степени экзальтации, к чему и стремился прославлявший Цезаря Антоний, он начал погребальную речь. Эта речь не сохранилась.

И все же ее можно найти у Шекспира. Потому что Шекспир восстановил ее с помощью Плутарха, а возможно — просто благодаря своему гению.

Эта речь, подготовленная с большим искусством и сдобренная чисто азиатской цветистостью выражений, произвела глубочайшее впечатление, которое выразилось в слезах, плаче, причитаниях, переходящих в истерические выкрики, а затем — в угрозы и проклятия, особенно в тот момент, когда Антоний, взяв тогу Цезаря, пропитанную кровью и изрезанную кинжалами убийц, начал размахивать ею над головой.

Тогда произошла большая сумятица: одни требовали сжечь тело в храме Юпитера, другие — прямо в курии Помпея, где Цезарь был убит. Среди всей этой неразберихи двое неизвестных с мечами на поясах, державшие каждый по дротику в левой руке, а в правой — по факелу, выступили вперед и подожгли погребальное сооружение.

Пламя сразу взлетело вверх, поскольку каждый из присутствовавших торопился подбросить в огонь сухого хворосту, ну а разъяренная толпа, охваченная приступом разрушения, что случается в роковых ситуациях, как это было уже однажды во время похорон Клодия, кинулась громить скамейки, судейские кресла, двери и деревянные ставни лавок, начали швырять все, что горит, в это всепожирающее пламя. Мало того, флейтисты и актеры, находившиеся там же, начали срывать с себя торжественные одежды, специально надеваемые в подобных случаях, и, раздирая их, бросать в огонь; ветераны и воины сжигали оружие, которым украсились для похорон, женщины — драгоценности, головные уборы, буллы[444] и платье детей.

Именно в этот момент и произошел один из тех ужасных случаев, которые всегда имеют место во время опьянения толпы злобой и безумием.

Один поэт, по имени Гельвий Цинна, который ни на волос не был замешан в заговоре, а даже напротив — был другом Цезаря, появился вдруг среди толпы, бледный как мел и к тому же в лихорадке. Прошлой ночью ему привиделся сон, ему явилась тень Цезаря — бледная, с закрытыми глазами и проколотым телом. Тень явилась по-дружески и приглашала его на обед.

Во сне Гельвий Цинна вначале отказался от этого приглашения, но тень схватила его за руку и потянула с такой невероятной силой, что заставила подняться с постели и последовать за собой в какое-то темное и холодное место, которое произвело на Цинну столь угнетающее впечатление, что он тут же проснулся в холодном поту. В те времена, когда любой сон служил предзнаменованием, этот был тем более симптоматичен и предсказывал близкую смерть. И Гельвий не на шутку перепугался, страх не покинул его, даже когда стало светло.

И все же с утра, услышав, что тело Цезаря понесли на Форум, он устыдился своей трусости и направился туда, где толпа уже дошла до безумного состояния.

Только он появился, как один гражданин из толпы спросил другого:

— Кто этот бледный мужчина, который едва идет, словно совершенно убитый горем?

— Это Цинна, — ответил собеседник.

Люди, услышавшие ответ, стали повторять:

— Цинна, Цинна…

Накануне один из народных трибунов, по имени Корнелий Цинна, произнес речь против Цезаря, и народ осуждал этого Цинну за то, что тот состоял в заговоре. Люди спутали Гельвия Цинну с Корнелием Цинной.