Центровые - [36]

Как–то после матча в Ленинграде я собрался заехать к маме, которая жила на площади Льва Толстого. Это всего шесть–семь трамвайных остановок от зала, где мы играли. Саша увидел меня, тут же подбежал, предложил подвезти. Ну и натерпелся же я страху, когда он мчал со скоростью около 120 километров в час. А он сидел рядом — и улыбался своей неотразимой улыбкой. И вообще всегда, хотя мы и были долгое время соперниками, он старался окружить меня заботой, когда я оказывался в родном городе. Не было случая, когда я приехал бы в Ленинград и Саша не спросил бы меня: «Александр Яковлевич, какие проблемы? Чем помочь? Что нужно сделать? Мне было бы приятно что–то сделать для вас…» Такое внимание трудно переоценить…

Саша спешил творить добро. И некоторые пользовались, подчас в ущерб ему, его широтой, открытостью, искренностью. Вечно в его доме были гости, вечно продолжалось хлебосольное застолье, шум, смех. Его дом был открыт для всех, и Саша от всего сердца привечал каждого.

И вдали от дома было так же. В любом городе у него были друзья и приятели. Особенно близок он был в Тбилиси с Мишей Коркия, в Москве — с Валерой Милосердовым, ну а в Ленинграде — с Юрой Павловым, Ваней Дворным, Андреем Макеевым. Но самым близким и дорогим ему человеком был конечно же Петрович, Владимир Петрович Кондрашин, заменивший Саше отца…

Я очень любил Сашу. Он был дорог мне тем, что глубоко, темпераментно, с обезоруживающей откровенностью переживал неудачи. Нет, не свои собственные — команды, друзей. И это роднит с ним Сабониса. Лет до двадцати, наверное, Саша после поражений буквально плакал. И это не было слабостью. Потом он научился сдерживать эмоции, но внутренне горевал по–прежнему. Такие люди мне очень близки.

Он промелькнул яркой кометой. Вспыхнул и быстро сгорел. Эта утрата невосполнима. Талант Саши, красота его игры настолько уникальны, что описать их невозможно. Сашу нужно было видеть. Как жаль, что, как и в театре, спорт оставляет нам лишь кусочки дарования, лишь мгновения взлета, зафиксированные на нескольких метрах пленки! Сыграл — и все. Кто видел — тот не забудет. И Сашу Белова нельзя забыть. Это было явление. И как любое явление Саша неповторим, он — единственный в своем роде.

Саша многого не успел, не доиграл, не дожил… Но он был. И я благодарю судьбу за встречу с ним.

Александр Болошев

В 1978 году сборная страны проводила учебно–тренировочный сбор в латвийском городке Талей, а относительно неподалеку, в Кандаве, на таком же сборе находились динамовцы столицы. Команда это была неплохая, но звезд с неба не хватала. Стержнем ее оставался уже в общем–то заканчивающий играть Саша Болошев, которому был 31 год. К тому времени у него было немало громких титулов (чемпион мира и олимпийских игр, дважды чемпион Европы), но все это было в прошлом и о выступлении за сборную он, естественно, не мечтал. Я же тем не менее в сборную его пригласил. И не раскаялся в этом. Не могу сказать, что Саша внес очень уж солидный игровой вклад в успех команды (а мы заняли второе место, уступив югославским баскетболистам после тяжелейшей и равной борьбы, осложненной для нас явными ошибками судей), но более важным было другое обстоятельство.

Безусловно, я понимал, что тогдашний Болошев — отнюдь не тот баскетболист, каким он был до 75 года, когда считался основным игроком сборной, одним из ее лучших центров. Однако всегда было в Саше такое качество, которое перевешивало чисто спортивные, игровые. Именно Саша помог нам создать перед чемпионатом в Маниле команду, настоящую команду, коллектив, а не просто сборную звезд. Звезд нам хватало. И игроки были очень разные — и по возрасту, и по знаниям, и по опыту, и по амбициям. Объединить их — честолюбивых, с большими претензиями Сергея Белова, Сальникова, Жармухамедова, Милосердова с много повидавшими Едешко, Ткаченко, Жигилием и молодыми, только начинающими свое восхождение Белостенным, Ереминым, Йовайшей, Лопатовым, — нужно было суметь. Нам поэтому просто необходим был человек, способный не только найти общий язык со всеми — и асами, и новичками, но и быть им полезным, нужным, приятным и в то же время авторитетным. И именно Болошев был таким человеком.

До того его спортивная форма вызывала опасения. Но Саша всегда умел как следует готовиться и настраиваться на важные соревнования и на этот раз сбросил килограммов восемь–десять и привел себя в норму. Ребята, судя по всему, были довольны, что Саша снова оказался в сборной. Они любили с ним играть, поскольку с ним всем было легко. Он все делал правильно и вовремя, никому не мешал, и главное, что импонировало другим, он не только не чурался черновой работы, но и, кажется, с удовольствием взваливал ее на свои плечи, освобождая от нее партнеров.

Чуткий к другим, внимательный, всегда озабоченный состоянием товарищей, Саша создавал обстановку необычайной теплоты и дружеской спайки, он цементировал команду, помог создать сплоченный коллектив единомышленников. И за это его ценили чрезвычайно высоко. Но и в чисто игровом плане он был нам полезен, хотя на площадке появлялся не очень часто. Именно в силу своих человеческих свойств Саша настолько чувствовал игру, что мог играть практически на любой позиции, в любом сочетании. Он и поддерживал контратаку, и действовал основным центровым, и был дирижером, мог сыграть и вторым центром. Если раньше он лучше всего взаимодействовал с Сашей Беловым, которого и ставил выше всех и с которым был очень дружен (на свадьбу другу Белов привез огромный, просто громадный букет роскошных цветов — это лишь крохотное свидетельство их отношений), и Алжаном Жармухамедовым, то впоследствии ему понравилось играть с Ткаченко. Болошев утверждал, что ему прямо–таки любопытно было играть с Ткаченко, настолько тот был своеобразен, особенно по сравнению с Беловым. И вообще, к роли второго центра Болошеву было не привыкать: так, он прекрасно сыгрался с Володей Никитиным еще в волгоградском «Динамо», а затем с ним же в «Динамо» московском, а затем и с Жигилием. В Волгограде и начиналось становление Александра Болошева как баскетболиста.