Центр тяжести - [39]

– Но как же отец? – спрашивала мама. – Ты что же, одна будешь за ним ухаживать?

– Я и так всегда одна за ним ухаживаю. Я тебе больше скажу: все эти его истерики – это по большей части представление для вас. – Бабушка справилась с поленом и вернула кочергу на место, отряхнула руки, села в кресло, посмотрела маме в глаза. – Я знаю, тебе страшно, – сказала она. – Ты пытаешься найти повод туда не возвращаться. Но ты должна. Ты не можешь все время прятаться тут от своей жизни, понимаешь? Надо жить дальше. А жизнь – она там. – Бабушка кивнула на окно, в сторону Рассвета. – Я завтра съезжу туда, приберусь у вас в квартире. Ты ведь не была там с того дня?

Мама покачала головой. Она смотрела на огонь.

– Я приберусь там, вымою полы.

– Там стекло на полу, – сказал я.

Я сидел на лестнице и смотрел на них, держась за балясины, как заключенный – за прутья решетки.

Бабушка вздрогнула и, щурясь, посмотрела на меня:

– Боже мой, Петро. Нельзя же так пугать. Ты бы хоть как-то обозначил свое присутствие. Если хочешь посидеть с нами, просто спускайся и садись. Не надо сидеть там, в полутьме. Это выглядит так, словно ты подслушиваешь.

– Прости. – Я спустился к ним.

– Как там Егор? – спросила мама.

– Спит.

– А ты почему не спишь?

Я пожал плечами и спросил:

– Мы вернемся в Рассвет?

Бабушка кивнула. Мама молчала, она оцепенело смотрела на огонь.

* * *

Странное дело: все лето мне казалось, что я очень хочу вернуться. Но когда мы собрали все вещи и сели в такси, я почувствовал тревогу, словно внутри у меня есть какой-то особый нерв, идущий от затылка к сердцу, и этот нерв сейчас вибрировал, гудел у меня под кожей – нечто подобное, наверное, чувствует мореплаватель, который после долгих лет странствий видит в подзорную трубу порт родного берега и флаг родной страны.

Это вроде бы тот же дом, тот самый, и в то же время другой – все, все вокруг изменилось, одни деревья выросли, другие кто-то срубил, там постелили новый асфальт, здесь перекрасили фасад. И это всего лишь за три месяца.

Ощущение дикое, словно мы вернулись в какую-то другую, параллельную реальность, где все выглядит почти точно так же, и это «почти» не дает тебе покоя, ты озираешься вокруг, и тебе кажется, что все эти дома – всего лишь декорации, которые кто-то возвел здесь, чтобы обмануть тебя, а люди, твои соседи, одноклассники – актеры.

Все лето я думал о Рассвете, и мне казалось, что, когда мы вернемся, жизнь снова потечет своим чередом, все будет как раньше, только без отца, – мама вернется на работу, вечерами она будет писать свою книгу, готовить нам ужин и зачитывать очередную подборку перлов из присланных в издательство глупых рукописей. Егор будет ходить в музыкалку, на уроки фортепиано, я буду забирать его оттуда; а потом мы с Греком снова займемся нашим расследованием – и распутаем Дело о Пропавшем Третьем Озере.

Но в первый же день, когда такси остановилось возле нашего подъезда и я увидел двор, я испугался. Все изменилось, деревья подросли, и там, где раньше стояли две лавочки, теперь красовалась разноцветная детская площадка – горка, песочница, трапеции, качели.

Мне кажется, именно тогда, именно в тот момент я впервые в жизни почувствовал течение времени – оно неудержимо, как скорый поезд, неслось мимо меня. Мимо нас.

Жизнь не вернулась в старое русло. Потому что русла уже не было. И понимание этого – понимание того, что прошлое уже не вернуть, что нужно жить дальше с тем, что есть, – просто шокировало меня.

В ночь на первое сентября мне снились кошмары сюжетами из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери – казалось, меня окружают не люди, но чужие, чуждые существа, принявшие облик знакомых людей. И утром собирая портфель, я едва не заплакал; до меня вдруг дошло, что там, в школе, все наверняка уже знают, что мои родители разводятся, и что мой отец ушел к другой женщине, и что мой дед ослеп, и что вся моя жизнь за одно лето превратилась в сюжет для идиотской мелодрамы, – они знают обо мне все. Я чувствовал себя голым, мне хотелось прикрыть свое прошлое чем-нибудь, хоть фиговым листком, спрятать, скрыть его от посторонних глаз.

Я шел по улице, и мне казалось, что я слышу мысли прохожих: «Ох, это сын Портного, слышали их историю?»

Рассвет – провинциальный поселок с населением в пять тысяч человек. У всех провинциальных поселков есть одна общая черта: в них ничего не происходит. Люди здесь законсервированы в скуке, в повседневности, как эмбрионы в формалине в музее медицинских патологий. И как любое другое по-настоящему скучное место, Рассвет – идеальный рассадник/производитель сплетен.

У Чехова есть рассказ «В овраге», где описание села Уклеево умещается в одну фразу: «…то самое, где дьячок на похоронах всю икру съел». Рассвет же люди обычно описывают фразой: «…тот самый, где председатель обкома пытался дать взятку судье ворованными медными проводами».

Но это было раньше. Теперь же все изменилось. Теперь наша семья – точнее, ее распад, интрижка отца, его жизнь на два дома, – все это стало главным предметом застольных бесед. Я несколько раз замечал, как люди просто замолкают на середине предложения, на полуслове и молча смотрят на меня, когда я прохожу мимо, и провожают взглядом, а потом снова начинают шепотом обсуждать что-то, искоса глядя на меня.