Цена - [32]

- Да, прав.

- А Сатана является фигурой, относительной ко всем иным персонажам, попик.

- Вот тут ты не прав. Сатана проклят.

- Он точно так же проклят, как и необходим, пан ксендз. Если бы не он – у людей не было бы повода каяться, у них не было бы на кого сваливать все ужасы нашей юдоли слез. И вот тогда некоторые начали бы обвинять Господа Бога! А другие начали бы сомневаться в существовании Господа Бога! Ужасно, не так ли?... Кстати, относительность существования самого Бога – это тема для многодневных дискуссий, так что не будем, ведь у пана графа нет для нас столько времени. Я только советую, чтобы пан ксендз остерегался полемизировать со мной по вопросам веры или относительности, ведь я самым простейшим образом, одним простым вопросом могу сделать доктрину Церкви смешной, используя относительность в качестве строительного материала для абсурда.

Спровоцированный Гаврилко уже не мог отступить, поскольку, в этом случае, он продемонстрировал бы слабость. У него была обязанность сражаться, хотя что-то, в самой глубине души и остерегало его против обмена ударов с философом.

- А пожалуйста, - рискнул он. – Задай же этот вопрос, сын мой.

- Богохульствует ли проститутка, когда она молится?

- Каждый имеет право обратиться к Господу Богу. И Небо особо прислушивается к молитвам грешников.

- А будет ли выслушана проститутка, когда она молится?

- Господь Бог прислушивается к любой молитве.

- Отлично, только я имел в виду то, когда проститутка молится профессионально…

- Это как, профессионально?

- Ну, чтобы Господь Бог послал ей побольше клиентов.

Брусь схватился за голову и простонал:

- Боже, какая мерзость!

- А я и говорил, бесстыдство! – вторил ему Кржижановский, хотя не он, но аптекарь обвинил Станьчака в отсутствии пристойности.

Гаврилко искал разуиного ответа, но безрезультатно.

- Ну что, пан ксендз, увидели? – торжествовал Станьчак. – Мы вернулись ко двору Экклезиаста, который рекламирует относительность бытия…

- Но ведь при этом, он не призывает к греху! – не уступал Гаврилко. – Не будет греха без наказания. Господь каждого осудит справедливо!

- Может он бы и осудил, ели бы заметил, но сомневаюсь, глядит ли Он на эту несчастную землю. Очень давно, когда Он был еще молодым – ведь когда-то должна была у Него иметься молодость – то интересовался всем; но с тех пор Он видел все в таких декорациях и в таких повторениях, что даже самые хамские грехи Ему давно осточертели, так что теперь, когда Он уже старый и мудрый, Ему осталась только скука и безразличие. Он понимающий – словно Время; Его не интересует, что сделаю я, что сделает пан ксендз или капитан Мюллер – Он видел все это уже миллионы раз. Так что, отче, будьте спокойны – Он ничего не заметит.

Гаврилко открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг комнату заполнил белый, ослепительный свет, раздался гром – такой сильный, что задрожала мебель, картины и посуда, после чего все электрические лампы погасли, и воцарилась библейская тьма. Молния ударила то ли в сам графский дом, то ли где-то рядом.

Молчание длилось недолго. Загорелась первая спичка, вторая, третья; когда же щелкнули зажигалки – вернулась и видимость.

Граф успокоил собравшихся:

- Не беспокойтесь, господа, Лукаш сейчас принесет свечи.

АКТ V

Три тройных канделябра с толстыми свечами и две керосиновые лампы давали достаточно света. Правда, при этом он высвечивал лица страшноватыми – контраст желтого блеска и глубоких теней заставлял вспомнить кладбищенские крипты или кабинет черной магии. Гроза и ливень, разыгрывая за окнами свой концерт, усиливали атмосферу, близкую таинственности масонских лож или собраний заговорщиков, желающих перестроить весь мир. Когда вернулся последний из тех, кто убежал в туалет, воспользовавшись перерывом – дискуссия возобновилась.

- Господа, время уходит, а мы слишком часто отступаем от главной темы, - начал адвокат Кржижановский. – Давайте вернемся к фактам и отбросим спекуляции.

- Это вы ко мне, пан меценас?!... – недовольно заметил профессор, чувствуя взгляд Кржижановского на своем лице.

- Вам, вам, прежде всего, пан Станьчак! Здесь никто чаще вас не уходит от фактов к бесплодной болтовне.

- Философ – это человек, которого не интересуют факты, явления и фамилии. Он ищет законы!

- Но вас сюда пригласили не в качестве философа! – грубо заметил Мертель.

- А в качестве кого?

- В качестве гражданина Рудника.

- Но ведь это не изменило моей профессии. Я все так же являюсь философом и намереваюсь остаться ним до самой смерти. Понятное дело, по вашему милостивому разрешению, мой пан!

- Да оставайтесь философом, сколько вам влезет, только не забирайте у нас времени! Здесь и сейчас было бы лучше, если бы вы, вместо философствования, серьезно включились в дискуссию относительно ситуации, которую Мюллер создал своими арестами и шантажом.

- Да пожалуйста, - согласился Станьчак. – Отдадим как его… "Бублика" за профессора Стасинку; за графского сына отдадим какого-нибудь тяжело больного, которому осталось пара дней земных страданий – у доктора Хануша наверняка в больнице таковые имеются…

- Ни одного из своих пациентов я не выдам! – жестко воспротивился Хануш.