Цена - [31]

- Тоже сумасшедший, только чуточку другой… - буркнул себе под нос Брусь.

- Прошу прощения, господа, не мог сдержаться, - договорил Станьчак. – Я должен был это сделать.

- Интересно, что губной помадой… - усмехнулся Брусь. – Вы всегда носите с собой помаду, пан профессор?

- Никогда не ношу, так что нечего подозревать меня в пидорстве, Пилюлькин! Помада лежала там, на зеркале.

- Это помада моей жены, - пояснил граф. – Я сам ее туда положил.

- Но ведь она лежала там вовсе не для того, чтобы чужие цапали ее в свои лапы! – громогласно заявил Кржижановский.

- Действительно, вам, пан Станьчак, должно быть стыдно! – согласился с ним ювелир.

- А чего это я должен стыдиться, ты, валютчик?

- Хотя бы того, что паскудите мебель в чужом доме.

- Вовсе не паскужу, это легко можно стереть тряпкой!

- А еще того, что вы пользуетесь помадой покойной графини Тарловской для того, чтобы строить себе шуточки в присутствии ее мужа, когда их сына могут расстрелять! Да вы просто плохо воспитаны…

- Со всеми претензиями – к моим родителям и гувернанткам, - отлаялся Станьчак.

- …плохо воспитаны и неисправимы, поскольку с самого начала строите хиханьки-хаханьки над всем, что мы здесь обсуждаем, хотя мы решали смертельно важные вопросы!

- А это уже не моя вина, что этот мир столь чудесно заебан, что можно с ума сойти, покончить с собой или умереть от смеха. Лично я выбираю третье. И никому до этого пускай не будет никакого дела.

Лицо Кортоня сделалось пунцовым:

- Но когда вам уже стала тема дискуссии…

- Я никак не поменял собственной психики, потому что не умею этого делать, дорогой мой патриот! Не нужно было меня приглашать!

- Лично я бы вас ни за что не пригласил!

- Я бы к вам не пришел даже ради последнего глотка воды. Сюда я тоже не напрашивался и даже не знал, зачем меня сюда приглашали.

- Но раз уж вы здесь очутились, то могли бы, вместо того, чтобы глупости творить, помочь нам своим советом, пан профессор, - отозвался Бартницкий. – Скажите, вы за то, чтобы выполнить требования Мюллера, или же за то, чтобы их отбросить?

- Ни за то, ни за другое – каждый из этих вариантов мне совершенно безразличен.

- Как это – безразличен?! – не мог скрыть волнения Хануш. – Вам все равно?

- Угадали, пан доктор. Все ваши идеалы, общества, обязанности и святости я имею глубоко в том самом месте, который на вашем языке зовется "конечным отрезком толстой кишки".

- Даже мораль и справедливость?

- Даже. Вопреки тому, что тут только что навешал мне здесь Пилюлькин – я не принадлежу к сумасшедшим.

- То есть, по вашему мнению, профессор… - начал зондаж Малевич, только Станьчак не дал ему закончить вопрос.

- Да, да, по моему личному мнению, тот, кто ищет справедливости – безумен, поскольку справедливости не существует, приятель. Она существует только как положение, но не как реальность. Это химера, а рекламируемые лица и атрибуты данной фата-морганы – это ложь. Ложь законодателей и жандармов, иллюзия для тех, кем управляют. Справедливость бесчестного судьи мало чем отличается от справедливости судьи честного, ибо, когда эта первая является ложью коррупции – вторая является ложью кодекса.

- И Наполеоновского кодекса тоже? – подначивая, спросил Седляк.

- Тоже, при всем моем уважении к Бонапарте. Всяческие кодексы, будучи священными писаниями справедливости, должны проигрывать по той простой причине, что слишком много вещей невозможно взвесить или рассудить справедливо. Относительность всего, хотя бы относительность красоты и истины, относится так же и к справедливости, а когда справедливость относительна – как же может быть идеальной конструкция?

- Но она может достигать идеала, стремиться к объективности… - искал аргументов Мертель.

- С повязкой Фемиды на глазах?... На темную?... Успокойтесь! Термин "относительный объективизм" был бы таким же гротескным, как полудевственность или частичная смерть. Справедливость Мюллера – это ложь и оскорбление справедливости для нсс, но не для семей тех четырех фрицев, убитых "polnische Banditen". Вот вам относительность. Так что не требуйте, чтобы я дарил уважением каноны ваших идеологий. Идеи относительны, как и все остальное. Говоря проще: относительность всего, по моему мнению, это дело совершенно очевидное, не исключая этики и справедливости.

- Сюда, брат, ты включаешь и Божью справедливость? – спросил Гаврилко.

- Из сына меня вознесли до брата, это что, некий вид комплимента? – рассмеялся Станьчак.

- Не уходи от ответа, брат. Неужто и Божью справедливость ты считаешь относительной?

- А как же, пан ксендз. Если бы пан ксендз знал Священное Писание, что вам рекомендую, потому что чтиво весьма занимательное – тогда бы пан ксендз знал теории некоего Экклезиаста, из которых вытекают любопытные учения про относительность всего на свете. Экклезиаст учит, что все является ничем: и добро, и зло, так что не стоит и выпендриваться, ибо один конец для добродетельных и недобродетельных.

- Тут, брат, ты обращаешься к ветхозаветным лабиринтам…

- Это что, обвинение? Пан ксендз против Ветхого Завета?

- Нет, но тем не менее…

- Ага, понял, прежде всего, пан ксендз продает Новый Завет. Ладно, обратимся к Новому Завету, отче. Там выступает Сатана, я прав?