Цемах Атлас (ешива). Том второй - [4]

— Ты должен был провести эту беседу, раз тебя просили! — крикнул сыну раввин, и его глаза загорелись гневом одновременно и на зятя-бездельника. Реб Мордхе-Арон схватился за бороду, как будто хотел за нее вытащить себя со смолокурни, и вышел со двора через ворота, сопровождаемый сыном и зятем.

Махазе-Авром остался стоять посреди двора в задумчивости: нет никакого сомнения, что эти двое молодых новогрудковцев не хотят иметь дела с директором ешивы, потому что не доверяют его набожности. Однако они еще чего-то недосказали и при этом старались не разозлить отца. По лицу Махазе-Аврома пробежала легкая тень страха и растерянности, как будто он увидел в светлый летний тень, что с неба падает серый сырой снег. Смущенная улыбка задрожала в уголках его рта оттого, что сразу не понял: реб Мордхе-Арон Шапиро хочет, чтобы его сын или зять стал директором местной ешивы! По этой причине он и начал со вздохов по поводу своего скудного жалованья, а уже потом перешел к директору ешивы. В его глазах это даже справедливо. Поскольку он тут раввин, ему и его детям должна принадлежать и местная ешива. Однако сын и зять не хотят нарушать границ владений своего старого товарища, ведь они все-таки мусарники! Махазе-Авром издевательски, обидно рассмеялся. Он понял, что эти двое новогрудковцев пришли вместе с отцом, чтобы разведать, что он, дачник со смолокурни, думает о директоре ешивы. Понемногу они дадут отцу переубедить себя да еще и истолкуют это как самоотверженность: реб Цемах Атлас не обращает внимания на учеников, не проводит беседы об учении мусара, ешива может развалиться, надо спасать это место изучения Торы.

Реб Авром-Шая уселся за стол посреди двора, чтобы немного успокоиться. С другой стороны, почему он принимает так близко к сердцу то, что у директора ешивы плохо идут дела? Этот реб Цемах Атлас — ужасный гордец. Если он не может управлять ешивой так, как хочет, то вообще не разговаривает с учениками. Сидит в уединенных раздумьях и сам себя обрекает на то, что про него начнут говорить, что он не годится в директоры. По его гордыне видно, что в нем нет веры. Человек, который верит в Творца, не считает себя таким уж великим. Непонятно, почему он вообще не уезжает из Валкеников. Он ведь из богатой семьи… Реб Авром-Шая разговаривал сам с собой и чувствовал, что его лицо горит от обиды. Его взволновало и удивило, что он ощущает такую сильную привязанность к этому высокому мрачному директору ешивы.

Реб Авром-Шая поднялся на дачное крыльцо и снова остановился, рассматривая кончики своих пальцев. Он готов пойти в местечко и сказать директору ешивы, что своим молчанием тот калечит себя. Однако этот реб Цемах по своей природе спорщик, бескомпромиссный человек, ужасный упрямец с бурными эмоциями. Если прийти к нему, чтобы спорить, он, чего доброго, еще может от злости сказануть что-то, чего не следует слышать, и тогда придется начать его преследовать, преследовать по закону Торы, прогнать из ешивы. Так что для его же пользы следует не идти к нему и ничего ему не говорить.

Глава 2

После окончания праздника Швуэс в Валкеники стали съезжаться дачники — сыны Торы постарше и помоложе. С каждым прибывающим гостем в местечке становилось веселее. Обыватели заново белили летние домики, чистили мебель, проветривали постельное белье. Вымытые окна с любопытством смотрели на дорогу, как невеста на подводу с родственниками жениха, едущими на ее свадьбу.

Первыми появились клецкие ешиботники, парни в сдвинутых набок маленьких шляпах, с твердой поступью и широкими плечами — сильные отроки в войне за Тору. Они уважают основательное перепахивание рассматриваемой темы, а не святошеские ужимки. Чтобы вывести Клецк на путь мусара, Слободка[5] когда-то отправила четырнадцать лучших своих парней в качестве сильной руки Рамбама. Из Новогрудка тогда приехал реб Йосеф-Йойзл со своими «казаками». Клецк каждый день получал не более четверти часа мусара — и больше ничего.

Вместе с клецкинскими парнями на дачу пришел и их глава ешивы, маленький человечек с маленькой бородкой и коротенькими пейсами. Большая раввинская шляпа с широкими полями делала его похожим на гриб. Он шагал быстро, говорил еще быстрее — и все же был не в силах поспеть за мыслями, бушевавшими в его мозгу. Сколько бы ученики ни натирали до мозолей пальцы, стараясь записать хотя бы краткий конспект того, чему он их учил, они не могли поспеть. Про клецкого главу ешивы говорили, что он перелистывает в уме и Вавилонский, и Иерусалимский Талмуды еще быстрее, чем ветер перебирает листья деревьев в лесу. Вокруг него толкаются восторженные ученики, и на каждом шагу говорят: «Хочешь живого учения — езжай в Клецк».

Ученики Хофец-Хаима из Радуни по большей части были высокие, худые, с вытянутыми бледными лицами. Даже на даче они общались между собой многозначительным молчанием и ходили в лес с намерением укрепить тело для изучения Торы точно так же, как ходили утром на молитву или, в Радуни, — на беседы старого ребе. В субботу днем девяностолетний Хофец-Хаим сидел на кровати, опираясь на подушки, а на столе лежало большое Пятикнижие с комментариями Раши. На низеньких табуретках сидели пожилые знатоки Торы, съехавшиеся на субботу к учителю всех сынов Изгнания. За спинами гостей стояли юные праведники с сомкнутыми ртами. Святой старец вздыхал: