Цемах Атлас (ешива). Том первый - [99]

Роня улыбнулась жалко и виновато и ответила, что ее муж приезжает домой только на праздники.

Обе женщины видели через окно, как мужчины выходили их дома на дорогу, ведущую к синагоге. Старый реб Липа-Йося топтал снег меленькими шажками, Юдл лениво брел вслед за ним, реб Менахем-Мендл ежился в своем пальтишке. Только Цемах, в широкой раввинской шляпе и в длинном черном пальто, казался выше заснеженных местечковых домишек. Слава смотрела ему вслед с влажным блеском в глазах. «Его жена сильно любит его, гордится им», — подумала Роня, и ей захотелось полюбить Славу, чтобы не возненавидеть ее. Ее Азриэл — тоже высокий, широкоплечий, но только с рыжей бородой. Азриэл не принес бы в дом мальчика, заснувшего над томом Гемары. Его не волнует даже, что он не видит своих собственных детей по полгода.

— Знаете, что мне пришло в голову? — взяла Слава Роню за руку. — Давайте пойдем послушаем нового раввина. Мне любопытно взглянуть на людей вашего местечка.

В длинном полутемном женском отделении синагоги с низким потолком стояли вдоль узких окошек несколько женщин. Раввин уже говорил, и женщины не заметили двух только что вошедших. Те пристроились у незанятого окошка и стали смотреть вниз, в мужское отделение синагоги. Точно напротив них, у восточной стены, стоял Цемах, опершись на стендер, и слушал, повернув голову к проповеднику. На скамье рядом с ним сидел реб Менахем-Мендл. Проповедника, стоявшего у орн-койдеша, не видно было из-за множества евреев, столпившихся на высокой биме, но отчетливо слышалась его напевная речь.

Мейсегольский раввин рассказывал, что благодаря тому, что праотец Авраам расколол полено, чтобы принести в жертву всесожжения своего единственного сына, колена Израилевы удостоились, чтобы для них расступилось Чермное море. Однако море не расступилось, пока евреи не вошли в воду глубже, чем по шею, чтобы они научились полагаться на Всевышнего. А когда сыны Израиля перешли море и запели песнь, дети тоже пели в чревах своих матерей, потому что все видели Шхину. Вот отсюда и происходит обычай кормить птиц в субботу Шира[163], ибо все твари тогда пели вместе о чуде исхода из Египта. Другие говорят, что этот обычай был установлен, чтобы напоминать нам, что Бог, да будет благословенно Имя Его, кормил евреев в пустыне, как пернатых, которые повсюду находят для себя зернышки.

Через окошки женского отделения синагоги высовывались головы в париках и в старомодных шляпках, украшенных перьями. Они были похожи на птиц, рассевшихся на заборе. Однако раввин тут же перестал напевать и принялся произносить запутанный комментарий относительно Пятнадцатого швата. Дом Шамая утверждает, что Новый год деревьев — это первый день месяца шват, а Дом Гилеля[164] упоминает такие слова, как «трума», «маасер-ришон» и «маасер-шейни»[165]. Женщины понимали все меньше. Торчащие из женского отделения синагоги головы начали втягиваться назад, как будто сидевшие на заборе птицы стали разлетаться, когда солнце скрылось за облаком.

Слава услыхала, как резкий, крикливый голос какого-то еврея на биме прервал раввина посреди речи. Когда еврей на биме замолчал, раввин у орн-койдеша ответил ему очень медленно. Он начал снова сначала. Он говорил, что на третий и на шестой год после субботнего года[166] отделяют «маасер-ришон» и «маасер-шейни». Еврей на биме снова перебил его:

— В этом нет ничего нового!

Голос раввина становился все слабее. Сколько раз он ни пытался ответить, еврей на биме перекрикивал его. Слава видела, что мужчины вокруг бимы не понимают, в чем суть спора, потому что они переспрашивали друг друга, по поводу чего там препирательство. От скамей, стоявших у восточной стены, доносились голоса:

— Наглость! Позор! Дайте ребе говорить!

Однако компания, окружавшая крикуна, стоявшего на биме, кричала еще громче:

— Дайте говорить зятю раввина! Реб Гирша ученее десяти раввинов.

Казалось, что синагога раскачивается. В одно из окон падал солнечный луч и рассекал, словно саблей, волосатые раздраженные лица, заливал их медным закатным светом. Слава увидела, что Цемах больше не находится на своем прежнем месте. Он выдвинулся вперед и устремил свой взгляд на еврея, мешавшего раввину говорить. Рядом стоял реб Менахем-Мендл и пытался оттащить его за рукав назад.

— Ваш муж не должен вмешиваться, — громко сказала Роня.

Слава не ответила, в уголках ее рта дрожала победная улыбка. Она уже соскучилась по безумству Цемаха, по его яростному мужеству и силе. Она хотела, чтобы он бросился в огонь и хорошенько обгорел. Тогда он вернется к ней и будет жить только для нее.

Эльцик Блох подбежал к обоим главам ешивы, оттолкнул реб Менахем-Мендла и стал тянуть реб Цемаха за рукав. Цемах дал себя увлечь и стоял уже у ступенек бимы, но каменщик Исроэл-Лейзер загородил ему дорогу. Теперь Исроэл-Лейзер мог выдавать себя за достойного обывателя, а заодно и рассчитаться с главой ешивы, вытащившим из его дома Герцку Барбитолера.

— Может быть, вы думаете, что можете и зятя раввина стащить с бимы? — заорал Исроэл-Лейзер на всю синагогу. — Вы здесь чужой, вы у нас в местечке распоряжаться не будете!