Цемах Атлас (ешива). Том первый - [100]

Со всех сторон каменщику кричали:

— Вор! Проходимец!

Цемах двинулся на него, как свинцовая туча, нависающая над головой человека. Роня вскрикнула:

— Ой!

Она совсем забыла, что жена квартиранта стоит рядом. Реб Гирша Гордон обеими руками стал стучать по столу на биме и стучал, пока на минуту не стало тихо. Гордон перегнулся через поручни бимы и тыкал пальцем в директора ешивы.

— В нынешние времена нельзя быть раввином или главой ешивы и стоять в стороне! Тот, кто не выступает против преступников из стана Израилева, тот помогает им. Мейсегольский раввин стоит в стороне в святой войне, которую богобоязненные ведут против светских. И вы тоже, новогрудковский мусарник и руководитель ешивы! У вас тоже есть свои дела с этими греховодниками!

Эльцик Блох махал из-за бимы на свояка кулаками и кричал изо всех сил:

— Поджигатель!

Прихожане пялились на директора ешивы и ждали, что он ответит. Но он смотрел на реб Гиршу Гордона и молчал. Слава хотела, чтобы Цемах бросился на творивших беспорядок крикунов, как он бросался на покупателей в их магазине и на ее братьев, как он ссорился с ней и разрушил их совместную жизнь ради служанки. Однако он не бросался на этого еврея с помятой бородой. Его он боялся. Он боялся, что ему придется покинуть это местечко и вернуться домой. Слава отодвинулась от окошка и сказала Роне с отвращением, что с нее достаточно, она уже устала от этого. Она уходит к себе на постоялый двор отдохнуть. Если Роня хочет, она может тут еще остаться и посмотреть. И Слава вышла из женского отделения синагоги быстрым шагом. Местечковые евреи ссорятся из-за раввина. Разве это ее дело? Пусть дочка резника радуется своему квартиранту Цемаху Атласу…

Реб Гирша Гордон видел, что директор ешивы не отвечает ему, тогда он еще сильнее перегнулся через перила бимы и закричал:

— Реб Йосеф-Йойзл Гурвиц из Новогрудка всегда преследовал каждого раввина, если относительно него имелось подозрение, что он не горит огнем гнева против просвещенцев. Так что если вы не ревнитель веры, вы не ученик реб Йосефа-Йойзла. Вы не настоящий новогрудковский мусарник.

Цемах снова смолчал и не тронулся с места, как будто ждал, чтобы реб Гирша Гордон обругал его еще больше. Только когда реб Гирша отвернулся от него, Цемах вернулся на свое место рядом с реб Менахем-Мендлом, который был растерян и потрясен «сдержанностью» своего товарища.

Гордон и его приверженцы спустились с бимы и протолкались наружу. В синагоге вдруг стало тихо. Эльцик Блох подбежал к биме и крикнул вверх, обращаясь к проповеднику с мольбой и в то же время с гневом:

— Продолжайте, ребе, продолжайте!

Раввин послушался его и снова заговорил, но каким-то болезненным голосом. Он закончил свой прерванный комментарий и вернулся к недельному разделу Торы. Однако его речь падала, словно в пустое пространство. Состоятельные обыватели смотрели на пустую биму, и тишина в синагоге становилась все тяжелее, как будто на скамьях сидели мрачные скорбящие.

После гавдалы Цемах зашел к Славе на постоялый двор. В ее комнате было сумеречно. Отсвет снега с улицы освещал стол, выкрашенную в зеленый цвет стену и два медных набалдашника кровати, на которой лежала, съежившись, Слава. Она не спала и слышала, как тяжело он дышит. Она повернула голову и увидела, как он садится на стул. Цемах скрипел зубами и говорил в темноту: все внутренности переворачивались в нем, когда он сдерживался и не отвечал крикуну. Он и сейчас еще ощущает судорогу внутри, камень под сердцем. Но у него не было выбора, он был обязан промолчать. Этот Гирша Гордон — опасный человек именно потому, что уговаривает других и себя самого, что спорит с богобоязненной целью. Такой ложный праведник может разрушить целый мир.

Слава поспешно села на кровати. Мгновение ее нога качалась туда-сюда на краю постели, и вдруг Слава соскочила с нее. Она включила свет и осталась стоять у зеркала, трогая свою правую щеку, помятую и раскрасневшуюся от того, что она лежала, уткнувшись в подушку. Она драла расческой свои растрепанные волосы и говорила в зеркало, что сегодня в синагоге видела, что Цемах умеет смолчать. Он может даже позволить плевать себе в лицо и при этом молчать. Но с ней и ее братьями он вел войну, потому что искал повода уйти из дома.

— Ты говоришь как ребенок, — раздался за ее спиной его усталый голос. — Ты же сама видела, что реб Менахем-Мендл дрожал, как бы мы не вмешались в ссору. Реб Менахем-Мендл закрыл свою лавку в Вильне и оставил там свою семью, чтобы здесь быть главой ешивы. Я несу ответственность за него, за его жену и ребенка, за всех учеников и их родителей, пославших их сюда учиться. Как я могу разрушить ешиву из-за ссоры с каким-то обывателем? Ведь твои братья не закрыли из-за меня свою мучную торговлю.

Постучали в дверь. Вошел Эльцик Блох, измученный и взволнованный. Он вытер пот со лба и заговорил о свояке. Ведь они были свояками много лет, и лишь сегодня он увидел, что все еще его не знает. Но тесть, старый валкеникский раввин, хорошо знает своего бывшего зятя. Тесть дал знать мейсегольскому раввину, что он неважно чувствует себя и потому не придет на его проповедь. Теперь ясно, что тесть догадался, что готовит Гирша Гордон, и не желал при этом присутствовать. Эльцик Блох рассказал, как он переговорил с обывателями, чтобы они собрались после гавдалы на собрание и обсудили условия назначения в раввины реб Арье-Лейба Медовника. Однако после спора в синагоге каждый состоятельный обыватель придумал какую-либо отговорку, чтобы не приходить на собрание.