Цемах Атлас (ешива). Том первый - [6]

Зажатый чужими локтями и плечами учитель Гемары, он же сват, прохрипел:

— Скажите слова Торы! Жених должен дать изысканное толкование Торы.

Цемах произнес заранее заготовленный комментарий, которого простые люди все равно не поняли. Даже когда он говорил об изучении Торы, его не покидала мысль, что не все тут гладко и что-то от него скрывают. Взгляды девушек, сидевших за вторым столом, ободрили его, дали понять, что он не должен терять уверенности в себе, что его дело еще не проиграно.

Через день после помолвки тесть сказал, что его сыновья не смогли приехать на празднество из-за загруженности делами и поэтому он отправляется в Гродно рассказать им о помолвке Цемаха с Двойреле. Цемах обрадовался, что Фальк Намет уезжает и он сможет беспрепятственно расспросить людей о доме, в который попал.

Он начал свои расспросы с владельца постоялого двора реб Янкева-Ицхока, еврея с густыми зарослями волос, торчавшими из ушей, с клочковатой бородой и тяжелыми бровями. Цемах пристал к нему с вопросом, почему он и другие важные амдурские евреи не пришли на помолвку. Реб Янкев-Ицхок несколько раз поднимал и опускал плечи, втягивал в них голову и снова высовывал ее, прятал руки в рукава полушубка и, наконец, проворчал:

— Вы сирота?

Жених утвердительно кивнул. Реб Янкев-Ицхок искал оправданий своему неизбежному злоязычию: мол, он хочет уберечь сироту от зла. После долгого предисловия на тему, что расторжение помолвки хуже развода, особенно если невеста — благородное дитя, и ее мать тоже была тихой голубкой, владелец постоялого двора подошел к делу: тесть Фальк Намет — это еврей-оборотень. Жена когда-то сказала слово, которое ему не понравилось, так он с ней не разговаривал пятнадцать лет. Что, однако, не помешало ему заиметь от нее четырех сыновей и дочь. В конце концов жена не выдержала, и ее нашли в ее кровати насмерть застывшую от его жестокого молчания. Мальчишек он бил палкой, которую носит теперь под мышкой. Поэтому сыновья, когда выросли, разъехались и видеть отца не хотят. Поэтому-то они и не приехали на помолвку. Раввин и видные обыватели не пришли, потому что ненавидят этого Фалька Намета, как свинью: он не дает ни гроша на пожертвования. Обыватели не явились и еще по одной причине: чтобы жених потом не мог их упрекнуть, что они помогли его одурачить.

— В чем меня одурачат? — вылупил растерянные глаза Цемах.

Реб Янкев-Ицхок ответил, что весьма сомнительно, что тесть выплатит обещанное приданое и даст пару лет содержания. Тому было бы наплевать, даже если бы дочь вообще не вышла замуж — она у него бесплатная работница при лавке. Однако сам тесть собирается снова жениться — на молодой разведенной женщине, а та не хочет, чтобы в доме была взрослая падчерица. В Амдуре поговаривают, что Фальк Намет боится, как бы у него не перехватили эту разведенку. Поэтому-то он сейчас и помчался в Гродно сказать ей, что скоро отделается от дочери. Говорят еще, что эта разведенка — настоящая бой-баба. Ее предупреждали, что за человек этот Намет, так она ответила, что не боится. Если кто кого похоронит, так это она его. О чем тут долго говорить? Отец не дает дочери денег даже на врача.

Увидев, что жених смотрит на него затуманенным взором, владелец постоялого двора снова долго раздумывал, пожимая плечами, стоит ли ему говорить. Но раз уж начал, он продолжил говорить и рассказал, что невеста, как говорят люди, болезненная. Может быть, палкой свою единственную дочь Намет и не бил, как он поступал с сыновьями, но она все равно пришибленная. А папочка жалеет денег на докторов. Некоторые говорят, что его скупость происходит от особого рода болезни: у него задубевшая голова. Другие считают, что он просто-напросто злодей, убийца, человек с сердцем разбойника.

— Спросите других, может быть, я лгу. — Реб Янкев-Ицхок вытянул руки из рукавов и больше не хотел злословить.

Цемах сидел с поникшей головой и размышлял о том, что новогрудковская поговорка «Кто знает самого себя, знает мир» — пустая болтовня и ложь. Мусарники спорят о том, как отшлифовать личные качества, однако такие евреи, как Фальк Намет, вообще не переступают порога ешивы. Вот он и вышел в свет слепым. Какой-нибудь мелкий лавочник не сглупил бы так, как он. Тем не менее Цемах не полагался на одного только владельца постоялого двора и завел в синагоге разговор с амдурским раввином о своем тесте. Раввин, не желавший, чтобы в местечке возникли споры из-за ешивы, еще меньше хотел ссориться с Фальком Наметом из-за этого брака.

— Вы ведь уже помолвлены, так к чему же вам теперь задавать вопросы? — раввин сразу отодвинулся от него.

Цемах снова пристал к владельцу постоялого двора с вопросом, почему амдурские евреи молчали, видя, как его дурачат.

— А вы разве с кем-нибудь советовались? — ответил ему реб Янкев-Ицхок и рассказал, что все в местечке очень любят Двойреле и хотят спасти ее от отца с его задубевшей головой. Каждый думал: «Не мое дело. Пусть богобоязненный молодой человек избавит еврейскую девушку, к тому же сироту. После свадьбы он заберет свою женушку и уедет в какое-нибудь другое место, станет раввином, главой ешивы, резником — кем захочет». Так думал каждый. Он, реб Янкев-Ицхок, тоже не сказал бы ни слова, если бы жених не пристал к нему и если бы Рейзеле не рассказала, что во время помолвки жених смотрел на свою невесту с ненавистью.