Цемах Атлас (ешива). Том первый - [49]

Новолетие[80] у торговки фруктами было испорчено. Во время молитвы в женском отделении молельни реб Шоелки она плакала больше, чем обычно, как бы Всевышний не зачел за грех ее сыну то, что он поднял руку на пожилого еврея. Дома она тоже ела Хайкла поедом: что он о себе воображает, если его даже нельзя попросить показать кисти видения? Чтобы ее Шлойме-Моте не пришлось услышать об этом в больнице от чужих людей, Веля сама рассказала мужу, что произошло между их сыном и табачником. Накануне Судного дня утром меламед вернулся из больницы домой, расправив плечи. Отеки на его ногах прошли. Высокое кровяное давление снизилось, а щеки немного порозовели. С женой он разговаривал сердечно, а его взгляд был мягок. Со своим младшим сыном он вообще не говорил, а только смотрел на него горящими, как две лампы, глазами.

Мальчишкой Хайкл любил гладить седую бороду отца, его высокий лоб и мягкие, как бархат, руки с длинными пальцами. Счастливый, что отец вернулся домой, он и теперь хотел смотреть в его умные карие глаза и отгадывать, о чем он думает, ухаживать за ним. Но поскольку отец был на него в обиде, то и Хайкл, со своей стороны, притворился, что не замечает, как мать подмигивает ему, намекая, чтобы он был уступчивей и выполнял заповедь о почитании отца. Чтобы дело, не дай Бог, не дошло до ссоры между ее сыном и мужем в час перед «Кол нидрей», Веля поспешно, не произнося ни слова, подала на стол последнюю трапезу перед постом. Но источник ее слез был переполнен, и она не могла потерпеть с плачем, пока придет в синагогу. Реб Шлойме-Мота уже стоял с мешочком от талеса под мышкой, и Веля подошла к нему «попрощаться». Он долго тряс ее руку, а его губы под усами напряглись, чтобы сдержать невольный всхрип.

— Пусть тебе больше не приходится так тяжело трудиться, — благословил он надтреснутым голосом свою кормилицу.

— А я желаю тебе быть здоровым и дожить до радости от своего младшего сына, — челюсть Вели задрожала, и она расплакалась. — Хайкл, помирись с отцом.

Взволнованный слезами матери сын начал кричать, что в первый раз табачник потребовал от него, чтобы он показал при всех обывателях в синагоге, как на нем сидит костюм. Во второй раз он потребовал от него показать свои кисти видения. А в третий раз этот пьяница потребует лечь на скамейку лицом вниз, чтобы он мог его выпороть. Не дождется он этого!

Реб Шлойме-Мота от злости стукнул палкой об пол: этот дурак должен был сразу выбежать из молельни, но не замахиваться стендером на табачника. Обыватели? Если бы Хайкл меньше думал об обывателях из молельни реб Шоелки, а больше — о своей измученной тяжелым трудом матери, он бы оказал уважение еврею, который купил ему костюм и нанял учителя.

Хайкл на этот раз промолчал. Веля про себя поблагодарила Бога за то, что сын не отвечает отцу наглостью. Реб Шлойме-Мота тоже оценил это и в знак примирения протянул сыну свой мешочек с талесом, китлом[81] и молитвенником на Грозные дни, чтобы тот понес их до синагоги. Торговка фруктами задержалась еще дома, чтобы убрать со стола и переодеться к празднику. Поскольку реб Шлойме-Мота шел медленно, опираясь на свою палку, а Хайкл шел за ним, Веля еще успела нагнать обоих в Синагогальном переулке. Но как бы сильно ей ни хотелось идти на молитву вместе со своими мужчинами, она не могла себе позволить их дожидаться. Ей еще надо было прочитать с плачем много молитв на простом еврейском языке из женского молитвенника, прежде чем в синагоге зазвучит «Кол нидрей».

Глава 3

Вова Барбитолер весь Судный день простоял, накрывшись с головой талесом и отвернувшись лицом к стене. Вокруг него празднично шумели сыновья, зятья и подросшие внуки котельщика реб Сендерла. Чтобы не огорчать старого отца, домочадцы реб Сендерла с набожным выражением на лицах били себя в грудь, каясь в грехах, и не разговаривали посреди молитвы. Внуки стерегли его с бутылочками валерьянки на случай, если дедушке вдруг станет плохо от долгого тяжелого поста. Сыновья купили ему право прочесть с бимы книгу пророка Ионы[82], зятья выторговали для него дорогостоящее и почетное право открыть ковчег со свитками Торы в молитве «Неила»[83]. Но старший сын Вовы Барбитолера от первой жены в синагогу не пришел; он и его сестра были в ссоре с отцом. Младшего сына от второй жены Вова побоялся взять с собой; Герцка в синагоге постоянно заводил вместе с другими мальчишками потасовки и беготню между стендерами. Поэтому табачник стоял в битком набитой синагоге тихо и печально, как одинокое дерево в поле. На праздник Кущей он тоже вел себя покорно, произносил благословение на свой собственный цитрон[84] и ни слова не сказал обывателям. На праздник Симхастойре, когда молящиеся плясали и пели, он молча ходил за тем, кто вел молитву. При этом он прятал лицо в одеянии свитка[85], который держал в руках. Синагогальный староста раздавал куски лекеха[86] и водку — Вова не прикоснулся к угощению. Обыватели шутили между собой, что пьяницу не радует глоток водки, когда выпить требует традиция. Реб Сендерл смеялся и утверждал, что это сынок меламеда реб Шлойме-Моты довел до такого состояния этого двоеженца. Хайкл слышал это и ощущал ненависть к богобоязненькому котельщику, который был невежей и человеком без жалости.