Цемах Атлас (ешива). Том первый - [129]

— А может быть, вы бы могли раз в неделю приходить в ешиву? — снова спросил директор со странной улыбкой на лице, прорезанном множеством глубоких морщинок вдоль щек. — Чтобы вам не ходить так далеко из леса в местечко и обратно, мы могли бы договориться с извозчиком, чтобы он привозил и увозил вас на своей телеге.

— Что с вами происходит, реб Цемах? — воскликнул реб Менахем-Мендл. Он понимал, что директор хочет показать ему, что этот дачник со смолокурни держит свою Тору лишь для самого себя. — А разве когда едут на телеге в жаркий солнечный день, не потеют? Разве не глотают пыль? Разве вы не знаете, что реб Авром-Шая слаб здоровьем?

— Мне действительно тяжело приезжать каждую неделю в местечко, — ответил Махазе-Авром с пылающим от смущения лицом, что происходило всегда, когда упоминали о его пороке сердца.

Директор ешивы больше ничего не сказал. Однако в его позе, в том, как он молча стоял, заложив руки за спину, было еще больше наглости, чем в его речах. Уголки рта, нос, челюсти и даже веки реб Аврома-Шаи дрожали. С минуту он стоял с опущенной головой, как будто прислушивался к черным и тайным глубинам молчания директора ешивы. Однако когда он поднял голову, на его лице уже снова лежал покой леса на рассвете, как будто он прогуливался среди деревьев с талесом на плече.

— Доброго дня, — поклонился он директору. Его голос и движения были мягкими, податливыми и продуманными, словно он отходил от постели больного, которому не следует возражать, чтобы он не разволновался.

На биме Махазе-Авром ненадолго остановился рядом с виленчанином и сказал ему, что забыл раньше спросить, как его зовут.

— Хайклом, Хайклом-виленчанином меня зовут, — заикаясь, пробормотал тот и с тоской смотрел, как гость выходит из синагоги. Через пару минут рядом с Хайклом уже стоял реб Цемах и говорил с ним таким умоляющим голосом, как будто этот ученик должен спасти его от большой беды:

— Господи, виленчанин, что с вами стало? Прошлой зимой вы искали истину и были образцом для других, а теперь вдруг распустились. Вы опаздываете на урок или вообще на него не приходите, опаздываете даже на молитву и вы больше не изучаете мусар с восторгом.

— Я не могу изучать мусар с восторгом, потому что я больше не верю, что мусар помогает человеку увидеть свой путь в жизни, — с болью в сердце ответил Хайкл и пошел к своему стендеру, на котором лежал том Гемары. Он видел, что реб Цемах стоит посреди синагоги с видом человека, оказавшегося в пустыне и не знающего, куда ему идти дальше. Ученик почувствовал, что его директор и глава ешивы не нашел в самом себе покоя и мудрости, чтобы стать наставником для других. Хайкл закрыл лицо руками и стал думать о Махазе-Авроме, который околдовал его своими простыми словами, своей теплой улыбкой. Однако сколько он ни пытался зацепиться за богобоязненные мысли, сколько ни закрывал глаза, его прожигали насквозь горячие черные глаза хозяйской дочери, и он знал, что именно это оторвало его от Торы и от мусара.

Махазе-Авром был уже на другом конце Синагогальной улицы и все еще расспрашивал сопровождавшего его главу ешивы о Хайкле-виленчанине. У реб Менахем-Мендла было что рассказать об этом ученике: он парень очень горячий и с гонором, прямо петух с красным гребнем. Может ответить резко и даже грубо. Он еще не изгнал из себя виленскую Мясницкую улицу. Правда, он способный, понимает дело основательно, но временами его что-то так захватывает, что он не слышит и не понимает, что ему говорят. Прошлой зимой он учился с прилежанием и занимался мусаром. Этим летом в нем не осталось никакого пыла в изучении Гемары, никакого пыла в изучении мусара.

— Вы правы, он очень чувствителен к своему достоинству, — тихо рассмеялся реб Авром-Шая и зашагал медленной поступью, опираясь на свою палку.

Они вышли с Синагогальной улицы и свернули на широкий шлях к лесу. В домах по обе стороны дороги окна были наполовину закрыты ставнями, чтобы защититься от слепящих лучей солнца. По ту сторону моста через извилистую реку Меречанку[212] на пороге своей кузницы сидел кузнец, отдыхая от тяжелого труда. Увидев главу ешивы в сереньком подрубленном лапсердаке и ребе со смолокурни в потертом одеянии до колен, широкоплечий ремесленник с закопченным лицом встал и стал смотреть вслед двум этим низеньким еврейчикам. Реб Менахем-Мендл кивнул кузнецу, и реб Авром-Шая понял, что кто-то приветствует их.

— Я очень близорук, прямо калека. Без очков не вижу, кто идет мне навстречу, и не знаю, кому отвечать на приветствие, — огорченно сказал он, остановившись посреди дороги, чтобы попрощаться. — Надо было бы попросить Шию-липнишкинца, чтобы он каждый день выходил на прогулку. Его упорство в занятиях может плохо отразиться на здоровье. Да и для самой его учебы было бы лучше, если бы он оставлял себе больше времени на размышления.

— Я не представляю себе, как этого можно от него добиться, — ответил реб Менахем-Мендл. Он понял, что Махазе-Авром не ценит диких запутанных рассуждений липнишкинца. Однако и реб Менахем-Мендла волновал тот же самый вопрос, что и валкеникских ешиботников. — Шия-липнишкинец и Йоэл-уздинец рассказывали, что вы выслушали их замечания по поводу ваших книг и ответили, что, может быть, они правы.